— Будут… — Полина отошла к окну. В калитку вваливалось шумное семейство, возжелавшее встречать начало весны у моря. — А я решила, что буду помогать маме. Ей одной сложно.

— Ей и раньше было сложно! Это нормально, когда родителям сложно. Станете сама родительницей — поймете! Но подумайте, неужели ваша мать хочет, чтобы вы бросили занятия?

— Откуда вы знаете, как было раньше? — рассмеялась Полина и тут же стала серьезной. — Аристарх Вениаминович! Я очень благодарна вам, правда, за все. Но я… музыка перестала быть для меня чем-то… главным. Наверняка есть те, кому важнее…

Фастовский хотел что-то возразить, но замолчал.

Медленно встал с кресла и прошелся по комнате. Подошел к окну, сунув сухие худые руки в карманы брюк. Пару раз прокашлялся, пока, наконец, не выдал:

— Значит, все-таки правда решили?

— Угу.

Фастовский драматично возвел очи горе, будто бы вместо неба у потолка или у люстры спрашивал, что же происходит с этим миром.

— Хорошо… здесь у вас инструмент есть? — прокряхтел он недовольно.

— Конечно. Лет пятнадцать уже.

— Это славно. Сколько времени вы за него не садились? Только честно.

— Давно. И еще столько же не сяду. Честно.

— Ну, это уж нет, — насупился приват-монстр. — Я буду приезжать к вам трижды в неделю и заниматься с вами. До тех пор, пока вы не разберетесь в себе и не решите восстановиться. Но я буду это делать — ради вас и ради себя. И вам тоже придется постараться. Столько недель без нагрузки!

— Аристарх Вениаминович, не тратьте время!

— Это мое время! На кого хочу, на того и трачу.

По́лины брови удивленно взметнулись вверх, и она впала в продолжительные раздумья.

— А если я решила сменить профессию? — спросила она с вымученной улыбкой, когда молчать дальше стало невозможно.

— Я не дам вам бросить музыку! Костьми лягу, но не дам!

— Ну что вы такое говорите, Аристарх Вениаминович!

Фастовский снял очки и потер переносицу. Потом тяжело вздохнул и принялся устало объяснять: