И это хуже игры.

Потому что вся их игра – это ее боль, которую она выплескивала на него.

Но Соня – это уже ее предательство.

Для них обоих.

Где эта чертова линия, которую они переступили? В каком месте она начиналась?

Илья любил Альку. Алька любила Илью. Илья обидел ее. Алька ему отомстила. Как просто. Проще не бывает.

В себя он пришел от визга колес, едва соображая, что машину повело.

Этот единственный звук вырвал его из дикого водоворота боли и гнева. Макаров отчаянно, до боли в побелевших пальцах, вцепился в руль, пытаясь совладать с автомобилем, который никогда его не подводил. И понимал, что подвел себя сам.

Он самого себя подвел.

И Альку.

И Соньку.

И куда как проще врезаться в какой-нибудь столб у дороги – вон их сколько.

Потом, позднее, он стоял на обочине и слушал в наступившей тишине, как дождь стучит по металлу и стеклам. И грудь спирало от желания орать, что есть мочи. Выть. Ехать к ней, встряхнуть хорошенько и привязать к себе – навсегда. Чтобы не вырвалась. До тех пор, пока она не расхочет вырываться.

Потому что любил ее. Потому что никого и никогда больше не любил. И вряд ли когда полюбит.

Как бы она пришла? Как бы приехала? «Привет, дорогой, у нас будет ребенок!»

После всего, что он с ней сделал?

До Всеволожска Макаров доехал еще через полчаса. Добрался до дома. Припарковался во дворе, под старыми вязами. Торопливо вышел и вдруг понял, что не поднимется. Зачем ему подниматься? Снова причинять ей боль? Ей ведь больно. Ей бесконечно больно, иначе не била бы так сильно.

Уставившись на ее окна, он достал из кармана пачку сигарет. И долго крутил ее в руках, понимая, что от капель дождя та промокнет. И почему-то казалось, что ему снова двадцать один год, и он приехал на заправку, где у Альки ночная смена, чтобы побыть с нею в эту ночь. И что у них впереди вся жизнь.

Он видел, как в ее окне колыхнулась штора.

Алиса теперь часто подходила к окну. И могла подолгу смотреть во двор, зная наизусть каждую мелочь – в нем, кажется, и не изменилось ничего, пока ее не было. И сейчас она замерла у окна, видела подъехавший к подъезду BMW, видела Макарова. Он стоял под дождем, вглядывался в ее окна – кажется, целую вечности, потом сел обратно в машину, но не уехал. Не уезжал. Не хотел уезжать.