«Ты загулял, что ли?»

Ну да, а что еще можно подумать? И все же, сознавая, что не поверит ему Басаргин, мрачно ответил:

«Нет, не загулял».

Виктор Антонович кивнул. Пододвинул по ручке кресла чашку поближе к себе. Снова посмотрел на Глеба.

«Нету ее, — наконец, выдал он ценную, но бесполезную информацию, — сняла квартиру возле Жулян. Где — не скажу. А то она и так нас вышвырнула».

Глеб судорожно сглотнул. Вышвырнула. Она всех — всех! — вышвырнула. И в то же время понимал прекрасно, зачем Ксения это делает. Не их вымарывает — себя. Себя вымарывает из их жизни. Будто бы сама жить не хочет. И это было еще хуже, еще страшнее того, что открылось перед ним в утро, когда она сказала ему, что никого не сможет любить, потому что любит своего покойного мужа.

Иван Тарасенко. К которому даже ревновать нельзя. Сам сделал так, что нельзя. Вернее, не сделал. Собственными руками. И теперь задыхался от всего, за что приходилось расплачиваться. Тогда, два с лишним года назад, он думал, что заплатил сполна за то, в чем вины не находил.

А сейчас — вина встала перед ним во всей своей уродливости, замалчиваемой ранее.

Он не спас. Не спас. Не справился. Раз в жизни, когда надо было справиться, он не смог. И потому теперь уже пофигу, что гибнет он сам. Куда страшнее — гибель Ксении, которая снова хоронила. На сей раз себя. Потому что, черт подери, он видел! Видел! Видел в ее глазах то, чего подделать нельзя!!!

Пусть не любовь. Пусть что-то другое. Пусть называет иначе.

Но он же видел это, чувствовал. Знал. Она менялась. С ним — она менялась и снова жила, потому что жил ее смех, а он, как последний идиот, находил в том свою заслугу. Врачеватель хренов.

Позднее, уже к концу лета, в надежде заглотить хоть немного воздуха, он повадился, когда получалось, ездить в Жуляны. На стоянку у терминала. Искать глазами ее Инфинити. И ждать, когда увидит ее. Просто увидит. Не станет мучить. Просить выслушать. Она имеет право, в конце концов, поступать так, как поступает. Кто же виноват в том, что он сам без нее миллиметр за миллиметром заживо сдирал с себя кожу?

Но, между тем, ни разу, ни разу за все время машины не было. Не было и Ксеньки. Он долбил по рулю. Злился. Ждал ее появления, понимая, что она могла просто уйти в отпуск. И продолжал ездить. Каждую неделю. По нескольку раз. Видел Фриза. Видел девушек, явно составлявших ему компанию. Ни единого разу не видел Ксеньку.

А потом часами метался по собственной квартире диким зверем. И понимал, что от пропасти, когда он окончательно потеряет человеческий вид, его спасает одна работа.