— Ага, — отозвался Глеб. И через десять минут входил в кабинет главного врача, прекрасно понимая, что тот не стал бы его вызывать без лишней надобности. Значит, Леся была не права, ошиблась. Значит, Бузакин жаловался.

— Борис Яковлевич? — сунулся он в кабинет.

— Ну заходи, орел, — донеслось от окна. Борис Яковлевич поливал фиалки, в великом множестве стоявшие на подоконнике. Невысокого роста, коренастый и упитанный, он являл собой живописную картину на фоне собственного цветущего садика. Когда повернулся к Глебу, взгляд его был весьма благодушен. Кого-то успокаивает перебирание четок, кто-то глушит валерьянку банками. Борис Яковлевич разводил фиалки.

Он проследил за тем, как Парамонов вошел в кабинет и уселся за стол напротив кресла главврача. Затем вздохнул, как будто разговор предстоял и ему самому малоприятный. А потом в очередной раз развернулся, отошел от окна и страдальчески выдал:

— Ну потерпи ты немного, а! Ну чего буянишь?

Глеб чуть не поперхнулся собственной слюной. Кадык дернулся. И он ошалело уставился на начальство.

— В каком смысле буяню? — заставил он себя уточнить.

— Роман Афанасьевич приходил. Говорит, больно самостоятельный!

— Это, я полагаю, самый мягкий эпитет, которым меня наградили?

— Самый, — кивнул Плахотнюк. Поскреб седой висок и печально вздохнул.

— До октября выдержишь?

— А что будет в октябре?

— В октябре покончим с твоим стажерством. Отделение тебе пока никто не поручит, конечно, а отдельно взятых пациентов — вполне, — трагично сообщил Борис Яковлевич и тут же улыбнулся улыбкой престарелого Пьеро: — Обживайся давай! Но и Бузакина не зли, слышишь?

Пока Глеб отскребал от пола собственную челюсть, до его сознания медленно доходило сказанное. Слишком, к сожалению, медленно — не иначе тяжелый рабочий день отшиб способность мыслить. И общение с незабвенным Романом Афанасьевичем.

— Мне дадут оперировать? — зачем-то переспросил Парамонов.

— Не тупи, Глеб Львович, — всплеснул руками Борис Яковлевич. — Будешь человеком, как все люди. Свободен.

Глеб кивнул. И снова задал вопрос, сходный с тем, что однажды озвучил Осмоловскому:

— Это потому что Александр Анатольич за меня поручился?

— Это потому что Карен Эдмундович за тебя поручился! — закатил глаза Плахотнюк.

— Кто?!