Принести дров, растопить печь. В двенадцать открывалась столовая, и кухня наполнялась грохотом посуды и топотом ног. Повариха покрикивала, официантки носились взад-вперед; иногда в дверь заглядывала Любочка и требовала «первый разряд»: это означало, что в столовую пожаловал кто-то из начальства.
— Как ты? — спрашивала она запыхавшуюся Нину.
Та вытирала распаренные руки о передник, смахивала со лба выбившуюся из-под косынки прядь.
— Хорошо.
Любочка считала стопки вымытой посуды.
— Молодец. Только ты не ставь чашки одна в другую, а то разобьются.
— Хорошо.
Королева принимала послов, баловала фаворитов… Нина смотрела на нее с ужасом и восхищением — как на змею: Любочка поступала
Они с Климом не имели права ненавидеть Любочку и все-таки ненавидели ее. Нине казалось, что из-за таких, как она, большевизм смог удержаться у власти.
Бесчисленные Любочки устраивались в конторы и учреждения, окапывались в них и, отчаянно боясь потерять место, защищали свои позиции, то есть советское государство как таковое.
Почти у всех конторских барышень были проблемы с социальным происхождением — еще бы: раз грамотные, стало быть, в гимназиях обучались! Их по очереди мяли на диванах начальственные хамы; они развлекались перемыванием костей друг другу и без конца делили милости очередного господина. Они терпеть не могли свою драгоценную работу и большую часть служебного времени болтали, курили и пили морковный чай, чтобы согреться. Или стояли в очереди в спецмагазин, куда иногда подкидывали повидло или листовую резину на подметки. Разумеется, эта новая бюрократия не имела никакого отношения к рабочему классу, интересы которого она должна была защищать.
Самый удивительный парадокс советского государства: все помнили, что до революции жилось лучше, потихоньку ругали большевиков, а на службе укрепляли их власть, хотя и без рвения, только для галочки. Казалось, при таком раскладе разогнать Советы было бы очень просто, но красный террор, голод и болезни вызывали побочный эффект — равнодушие ко всему, кроме собственных дел.
Восстание было возможно весной и летом 1918 года, зимой подобные мелочи уже никого не волновали. Да и откуда брать деньги на оружие, на лекарства, на пропаганду? Восстание — штука не только опасная, но и дорогая, а зарплата советского служащего — три-четыре тысячи рублей. Фунт хлеба — пятьдесят-семьдесят рублей, мужской костюм — тридцать тысяч. Цены на соль с 1914 года выросли в сто двадцать раз.