— Сколько тебе осталось? — обратился он к отцу, едва отключив телефон.

— Врачи дают полгода. — Хмыкнул и добавил: — Но уже давно. Предпочитаю думать, что живу на одном лишь ослином упрямстве.

В этом не было сомнений. Более твердолобого и невыносимого человека, нежели отец, Иван не встречал за всю свою жизнь. Тем не менее сомневался, что опухоль будет долго подчиняться несгибаемой воле Николая Гордеева. Больше походило на то, что отец храбрится.

— Рядом хоть кто-то есть? Или всех распугал?

Тот лишь фыркнул и отпил из стакана. Ванька достаточно знал отца, чтобы понять ответ: нет. Или одна Катерина. Не будут же, в конце концов, двадцатилетние бестолковые дурочки, к коим у Гордеева-старшего слабость, помогать ему с реабилитацией после химии. Ванька медленно перевел взгляд на волосы отца. Это был явно не парик.

— Ты лечился? — заподозрил неладное Ванька.

— Мне не на кого оставить компанию, — легко ответил отец.

Это стало ударом ниже пояса.

— Ты, вообще, нормальный? — рявкнул он так, что вокруг все смолкли.

— А чего, собственно, ради? — насмешливо спросил Гордеев-старший. — Профукать за время реабилитации дело своей жизни, а потом усесться на диван в пустом доме и радоваться парочке дополнительных месяцев? Нет, Иван, я отказался от лечения сразу, не став даже думать.

Действительно, глупо было предположить, что Николай Гордеев решится оставить компанию хоть на одну гребаную минуту. Зато сына семь лет не видел, и будто так и надо!

— Почему ты мне ничего не сказал? Почему? — потребовал Ванька, вскочив со стула и наклоняясь к своему старику.

— Ты сам отказался от этого права, — ответил отец.

Месть? Он ударил ладонями по столешнице и оттолкнулся. Внутри нарастало раздражение, не находившее выхода.

— Но это другое. Твоя жизнь чуть серьезнее, чем какие-то неудовлетворенные амбиции! — попытался он вразумить отца.

— Не для меня. Мы все разные, сын, — спокойно ответил Гордеев-старший, глядя куда-то вдаль. — Для тебя первостепенное значение имеет некая эфемерная честь, очертания которой так зыбки и размыты. Для меня — «ГорЭншуранс», в который вложены нечеловеческие усилия. Новийскому необходимо признание, чтобы все его слушали и внимали. У Саф на первом месте благополучие семьи. А ее непутевой сестрице важнее чувства. Мы разные, все мы делаем сознательный выбор исходя из наших убеждений. Что толку нас в этом винить? Наивысшая форма привязанности — принятие человека таким, какой он есть. Без переделок. Я на сий подвиг неспособен, но готов это признать и жить дальше. Или умереть, так и не отступившись от принципов. Как поступать тебе — решай сам.