Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Осуждения в лице Стёпы не замечаю, поэтому с трудом выдавливаю:

— Слава… — Моргаю часто-часто, чтобы не позволить слезам пробраться на свое лицо. — Я так виновата… Он все рассказал тебе, да?

— Что «всё»? — Брат вытягивает шею и уставляется на меня, точно как мама. Та тоже постоянно так делает.

Похоже, мы играем в глухие телефончики.

— Мы говорили с ним вчера. — Всхлипываю. — Он так орал… оскорблял … Кто-то сказал ему про меня ужасные вещи, хотя я, кажется, знаю, кто, но это сейчас не важно. Ему наврали, будто я… — У меня ком в горле встает.

Не получается произнести того, что вчера было таким обидным, а сегодня, по сути, уже стало правдой, но при других обстоятельствах.

— Заяц, ты о чем? — Лицо Степы напрягается. — Я что-то не понял, этот урод сознался тебе во всем или нет?

— Что? — Я больше не отвожу глаз. — В чем сознался?

Сначала брат матерится, а потом начинает в недоумении качать головой.

— Славик сказал тебе, кто ему начистил рыло?

— Он… — Вспоминаю кровоподтеки на лице своего бывшего — Нет…

Степка чешет затылок:

— Вот же говнюк. Трусливый, подлый потаскун.

— Стёп, а что происходит? Ты можешь мне сказать? — Ерзаю на стуле. — Я ничего уже не понимаю.

— Слушай, ты только спокойно сейчас все выслушай, ладно? — Он проводит рукой по лицу. — Этот твой засранец сейчас находится в глубочайшей заднице. Родители этой, у кого он живет, Хуаниты…

— Бониты. — Подсказываю я, ощущая ледяное дыхание предательства у себя за спиной.

— Да! Бониты, Тереситы, какая разница! — Степа смотрит на меня, не мигая. — Короче, они вышвырнули его из дома за то, что застукали со своей дочерью. Сутки решали с организаторами программы, под замок его закрыть или отправить домой, потому что девчонке только позавчера восемнадцать лет исполнилось.

— У него большие проблемы теперь?

Он мотает головой.

— Повезло твоему хмыренку, заявление на него писать не стали. Так отмазался. Переехал в общежитие, скандал замяли.