— Переживаю. — Призналась Настя, втягивая носом горячий пар из пакета. — Лучше скажи, как Таисия Олеговна тебе мою одежду отдала?

— Эта старушка? — Я отмахнулся. — Да все бабульки от меня просто без ума!

— Так ты охмуритель старушек? — Хихикнула Настя.

— Черт. Ты меня раскусила!

— Э-эй… — Ее лицо вдруг вытянулось. — Что это ты делаешь?

— Ем. — Ответил серьезно.

— А ты зачем кончики у картошки фри оставляешь?

— Ну… не знаю… Это с детства у меня такая фишка.

— Испорченный богатенький мальчик! — Ёжка покачала головой. — Нет, так не пойдет. Ну-ка, ешь. Ешь, давай. Пока все картофельные попки не доешь, не отстану! У нас в деревне так не принято. Мы вообще еду не выкидываем. Это грех!

— О, если грех… — Я подобрал со дна пакета все картофельные фри-огрызки и сунул в рот. — Значит, ты не готова мириться с моими странностями?

— Это не странность, — воскликнула Настя. — Это расточительство!

— А еще я в детстве делал человечкам Лего прически из ягод малины.

— А вот это уже извращение! — Рассмеялась она.

И бабочки в моем животе снова встрепенулись. Да я готов был даже пакет из-под картошки-фри сожрать, если бы она пообещала, что после этого будет вот так же искренне улыбаться!

32

32

Настя

Теперь я видела его настоящего. Не того, кем он хотел казаться, а того, кто был спрятан внутри. Рома обнажил свою боль передо мной. Открыл свои раны. Они как наждачная бумага — царапали его душу снова и снова, почти до бесконечности, пока не отполировали до того состояния, когда он смог их, наконец, отпустить.

Самые близкие люди всегда ранят сильнее всего. Потому что мы им доверяем, впускаем в свой мир, любим, чем делаем себя уязвимыми. После предательства отца Рома закрылся. Перестал доверять людям. Ему проще было надеть маску, которая избавила его от необходимости делиться с кем-то своими переживаниями. Он прятался за этой маской от людей, а в это время боль медленно, но верно отравляла его сознание ядом обид.