— Прости, — громом.

Поежилась. Казалось, волосы зашевелились на голове. Окоченела я от шока.

Продолжил:

— Прости меня… за что, что подвел. За то, что был слабым. Что упустил. Не уберег тебя.

Я думала, не может быть уже хуже. Больнее. Ан нет.

— Это всё?! — лживая грубость, а по щекам уже новой волной сорвались слезы. Отворачиваюсь.

Жуткие, разящие мгновения тишины, что, закладывая уши, громче канонады звучит.

Звонкий, со свистом вдох, глотая нелепую влагу — и осмеливаюсь в ответ (еще рачительней отворачиваясь, пряча от стыда уже не только глаза, но и всю себя):

— И ты прости… Но у меня есть сын. И ему нужен отец. Родной отец. А остальное — неважно.

Зажала кнопки — запиликал домофон. Тотчас ухватил меня за руку Рогожин, подал на себя. С ужасом вырвалась я. Глаза в глаза. Осеклась, опустила взгляд в пол:

— Не надо, Федь, — испуганно, визгом. Прижала руку к груди, будто больную, будто кто ее к пираньям засунул, и те кинулись ее глодать.

— Позвонить можно?

— Что? — ошарашено. И снова взор в лицо. Откровенно дрожу, схожу с ума уже.

Это просто… пере-дози-ровка.

— Можешь дать телефон? Мне позвонить надо.

Дико таращу очи от столь резвой приземленности в пекле душ.

Но минуты, дабы совладать с растерянностью, с собой, и закивала головой.

Нырнула в сумку и достала аппарат — несмело протянула. Аккуратно взял.

Живо заплясали пальцы по кнопкам.

Заныло сердце, вторя одно единственное жуткое имя: Инна. Зато она его приютит. Зато она будет умнее. Мудрее. Сговорчивее.