— Море — отличное. Пляж — тоже. Жалоб никаких!

— И на солнце — тоже?

— Тоже!

Тут он улыбнулся полной улыбкой: губами, глазами, как бы всем существом. И сказал:

— Видите, не все у нас плохо.

— Нет, не все, — рассмеялся я.

— По вашей журналистской традиции положено, чтобы я как-то реагировал. Правда?

— Желательно, — сказал я. — И поэтому свою ручку я бы хотел приберечь.

Он продолжал улыбаться.

— Одни считают, — есть такая порода людей, — что все должно совершаться… Как бы это сказать?..

— В мгновение ока, — подсказал я.

— Вот именно: как говорят абхазцы, пока светит молния. А другие — мирятся с чем угодно, ленятся рукой пошевелить… Если скажу вам, что в два дня наведем порядок, — значит, надую вас. Притом бессовестно. Лучше будет так: я вот записываю… Мы изучим положение и примем меры. Обещаю вам!

Улыбка исчезла. Он насупил брови. Умолк.

— Это хорошо, — заметил я.

— Что — хорошо? Что пообещал? Это нетрудно. Вы скажете «хорошо», когда мы что-либо реальное совершим. Что-либо хорошее.

Он чего-то засопел и снова заулыбался.

— Спасибо, — сказал я.

— Как?

— Спасибо, — повторил я.

Он откинулся на спинку кресла. Растопыренной пятерней взлохматил густые волосы.