Закончив негативную часть речи, Анастасия Григорьевна перешла, так сказать, к конструктивным предложениям. Главнейшее из них заключалось в том, чтобы люди на должностях своих не засиживались слишком долго. Я попросил уточнений.

— Что, разве не по-русски говорю? — сказала она, подбоченившись. — Председатель колхоза, почитай, полтора десятка лет работает. Председатель сельского Совета — и того более. Председатель сельпо чуть ли не тридцать на своем месте брюки протирает. Он построил и сменил три дома. А нынче дворец строит на шоссе.

Я, кажется, уразумел суть ее предложения: надо чаще менять начальство в Скурче, чтобы не прирастало оно к своему стулу и не обрастало мохом, не покрывалось лишаями. Во-первых, новая метла всегда лучше метет. Во-вторых, всякой шушеры вокруг начальства меньше виться будет, и само начальство, в-третьих, не так уж зазнаваться будет. Вот какие, значит, мысли зрели в голове этой многострадальной женщины. Она непрестанно подчеркивала, что говорит это «из своей неразумной головы», что она «темная и малограмотная» и так далее.

— Как это, значит, получается? — продолжала Анастасия Григорьевна. — Вот столб (она указала на штакетник). Он вроде бы здесь и стоял всю жизнь. Он же с землей — одно целое! Так и начальство: к столу прирастает, со стулом — одно, значит, живое. Кровь от жил, значит, к стулу течет и к столу, значит, на котором бумаги и печати. Вот оно как!

— Что скажете вы? — обратился я к племяннице Анастасии Григорьевны.

— Вот тут я с тетей согласна, — с живостью отвечала племянница. — Нельзя, чтобы человек считал учреждение своей вотчиной. Я читала Программу партии…

— И что же, Света?

— Там ограничен срок: выбрали два раза, а на третий — надо подумать.

— Что я говорила? — Анастасия Григорьевна торжествовала. — Что говорила? Только подумала, а уж где-то записано это самое…

Светлана сказала:

— Когда в Скурче жизнь по всем нашим законам пойдет, тогда хорошо будет.

— То-то и оно-то! — поддержала племянницу старуха. — Поди, доченька, ведерко воды принеси.

Света ушла по воду. А старуха вопросительно уставилась на меня:

— Какова-то девушка, а?

— Хороша!

— А ума-то в ней сколько!

— Разумна, смышлена. Несомненно.

Однако старухе все это казалось недостаточным:

— И скромна, и работница, и начитанна. Сейчас таких девушек — раз-два, и обчелся. Не потому, что она — моя, кровная, а потому, что правда все это.

Я полностью с ней солидаризировался.