— Дотторе, помогите мне встать, — сквозь стон бормочет факельщик. — Нужно скорее убираться отсюда.

Ноги Гривано подкашиваются, руки так сводит судорогой, что он с трудом удерживает трость. Наклонившись, он подает руку факельщику. Испачканное в грязи лицо кажется очень знакомым, но опознать его не удается. Так бывает со сновиденческим образом кого-то дорогого и близкого, говорящего тем же голосом, но даже во сне воспринимаемого лишь как отражение, не имеющее ничего общего с реальным человеком. Неужели это Жаворонок?

— Кто ты? — спрашивает Гривано.

— Это же я, дотторе. Перрина. Я прибыла так быстро, как только смогла.

Гривано растерянно моргает, еще раз всматривается в лицо. Маленький нос, полные губы, упрямый взгляд. Дрожащей рукой он прикасается к ее стриженой голове.

— Что случилось с твоими волосами? — говорит он.

— Я приняла постриг.

— Что?

— Я постриглась в монахини. Потому что не видела другого выхода. Не сердитесь, дотторе. Чтобы найти вас, мне нужно было свободно перемещаться по улицам ночью, а сделать это лучше всего, переодевшись мальчишкой. Понимаете? Но для этого необходима короткая стрижка, а в монастыре остричь волосы можно только в одном случае: принеся обеты. Так я и сделала. Изобразила внезапный припадок благочестия, рыдала и умоляла, пока настоятельница не допустила меня к вечерней молитве уже постриженной. А потом я сбежала. Одежду раздобыл для меня ваш посыльный.

Гривано глядит на нее с изумлением. Мышцы его брюшного пресса начинают подрагивать, что может быть предвестием как смеха, так и судорожных рыданий. Он очень устал. Браво с болтом в голове умолк, его подбородок опустился на грудь. Сбир на мосту также перестал дышать.

— Дотторе, — говорит Перрина, хватая его за руку. — Нам надо спешить. Скоро подоспеют другие.

— И каково же теперь твое новое имя? — интересуется Гривано с шутовской — и, как сам он чувствует, отдающей безумием — улыбкой.

Ее глаза вспыхивают.

— Перрина, — говорит она. — Мое имя Перрина. Как и прежде.

Она тянет его в сторону от моста, но Гривано сопротивляется.

— Отсюда нет выхода, — говорит он. — Нам надо перейти обратно через канал.

— Нет, дотторе. Здесь ваш друг на своей лодке. Он у пристани неподалеку.

— Мой друг? Какой друг?

— Гондольер. Тот, кого вы направили к Санта-Катерине, чтобы встретить меня после побега. Он не назвал своего имени.