Обиццо стреляет в сбира, уже прыгающего с пристани, и тот с громким плеском падает в канал. Еще несколько сбиров приближаются, но осторожность заставляет их сбавить ход. Обиццо передает арбалет и колчан Гривано, а сам берется за весло. Гривано упирается ногой в стремя на конце ложа, рычагом взводит арбалет до попадания тетивы в защелку и тянется за болтом. К этому моменту лодка уже находится на безопасной дистанции от взбешенных сбиров с их палицами, но Гривано все равно стреляет — сгоряча и со злости — и ранит одного из них.

— Черт побери, дотторе! — ворчит Обиццо. — Приберегите болты. На выходе в Гранд-канал нас поджидает каорлина, набитая этими дьяволами.

Гривано прочищает нос в ладонь, которую потом споласкивает за бортом. И вновь начинает ощущать запах лаванды.

— Как ты меня нашел? — спрашивает он.

— С большим трудом, по вашей же милости. В этих ваших посланиях было мути больше, чем в трюмной воде при сильной качке. Мне пришлось поплавать туда-сюда, пока не услышал вопли и шум драки. И тогда уже направился сюда. Что, бога ради, означал этот бред про какую-то штору?

— Послания? — переспрашивает Гривано. — А сколько их…

Обиццо прерывает его шиканьем. На очередном мосту впереди появляются огни. Гривано вновь заряжает арбалет и меняется местами с Перриной, устраиваясь на носу лодки. Короткая вспышка на западе — сначала Гривано принимает ее за свет в открывшейся двери таверны, но потом догадывается, что это был последний свет Луны на горизонте, промелькнувшей в створе одной из боковых улиц.

«Удачи тебе, — как будто говорит Луна. — Этой ночью я больше уже ничего не смогу для тебя сделать».

Факелы и лампы на мосту гаснут; теперь там маячат лишь темные фигуры. Гривано втягивает воздух носом, сглатывает кровь со слизью и прикладывает к плечу ложе арбалета. Сандоло рассекает черным килем подернутую дымкой воду, продолжая движение на север по каналу Иоанна Обезглавленного.

COAGVLATIO

Именно образы, а не суждения, именно метафоры, а не утверждения определяют бо́льшую часть наших философских убеждений. Образ, пленником которого является традиционная философия, представляет ум в виде огромного зеркала, содержащего различные репрезентации, одни из которых точны, а другие — нет. Эти репрезентации могут исследоваться чистыми, неэмпирическими методами. Без представления об уме как зеркале понятие познания как точности репрезентации не появилось бы. Ричард Рорти. Философия и зеркало природы (1979)[34]

Именно образы, а не суждения, именно метафоры, а не утверждения определяют бо́льшую часть наших философских убеждений. Образ, пленником которого является традиционная философия, представляет ум в виде огромного зеркала, содержащего различные репрезентации, одни из которых точны, а другие — нет. Эти репрезентации могут исследоваться чистыми, неэмпирическими методами. Без представления об уме как зеркале понятие познания как точности репрезентации не появилось бы.