Оказывается, не так уж трудно разливать чай, предлагать молоко и сахар, передавать сэндвичи и даже разговаривать, когда знаешь то, чего другой не знает об опасности, которая ему грозит. Надо же! Оказывается, всего лишь потому, что он чего-то не знает, я могу испытывать к мистеру Воргилье какие-то чувства помимо отвращения. А вовсе не потому, что он сам в себе изменился. А если он и изменился, то, видимо, потому, что изменилась я.

Вскоре он сказал, что ему пора собираться на работу. Пошел переодеваться. А потом Лесли спросил, не соглашусь ли я с ним поужинать.

– Я тут хожу в одно местечко – здесь, поблизости, почти что за углом, – сказал он. – Ничего особенного. Не чета Стэнову ресторану.

То, что местечко «ничего особенного», меня обнадежило. Я сказала:

– Конечно, – и, высадив мистера Воргилью у его ресторана, мы поехали на машине Лесли дальше, в рыбный ресторанчик.

Лесли заказал «суперобед» (хотя только что умял несколько бутербродов с курятиной), а я заказала «обычный». Он пил пиво, я кока-колу.

Он говорил о себе. Сказал, что лучше бы он пошел в педагогический колледж вместо музыкального. Все-таки профессия музыканта не дает гарантии стабильной жизни. Я была слишком сосредоточена на собственной ситуации и даже не спросила, какого рода музыку он играет и на чем.

Отпуская меня в Торонто, отец купил мне обратный билет, сказав:

– Поди знай, чем кончится это твое гостевание у него и у нее.

Мысль об этом билете посетила меня в тот момент, когда Красуля сунула письмо Эндрю себе под резинку трусов. Пусть я тогда еще и не знала, что это письмо от Эндрю.

Я ведь приехала в Торонто не просто так и даже не просто для того, чтобы найти работу на лето. Я приехала, чтобы разделить с Красулей ее жизнь. Или, если потребуется, разделить жизнь с Красулей и мистером Воргильей. Даже фантазируя на тему нашей с Красулей совместной жизни, в этих фантазиях я вынуждена была считаться и с мистером Воргильей – хотя бы в том смысле, что Красуля должна за все свои страдания ему отплатить.

А когда меня посетила мысль об обратном билете, я считала само собой разумеющимся еще кое-что. А именно, что я вернусь и буду жить с Бет и моим отцом, то есть разделю с ними их жизнь.

Мой отец и Бет. Мистер и миссис Воргилья. Красуля и мистер Воргилья. Даже Красуля и Эндрю. Все это связанные пары, и каждая из них, как бы ни была слаба в ней внутренняя связь, либо сейчас, либо где-то в памяти имеет свою собственную избушку со всякого рода погремушками, от которой я существую отдельно, словно этакий отрезанный ломоть. Я должна – да я и хочу – существовать отдельно, поскольку не вижу в их жизнях ничего такого, что могло бы меня чему-то научить и на что-то подвигнуть.