– Видишь ли, ты и я – мы очень разные, Крисси. Очень разные. – Она вздохнула. Потом говорит: – Как-никак я ведь дитя любви!

Мне подумалось, что эти слова словно списаны с какого-нибудь киноплаката. «Дитя любви». Не исключено, что таким плакатом рекламировали фильм, шедший в кинотеатре, где Красуля работает.

– Ой, когда я сниму с тебя бигуди, ты будешь такая прелесть! – сказала она. – В таком виде говорить, что у тебя нет своего мальчика, тебе останется недолго. А выходить на поиски работы сегодня уже поздно. Завтра, завтра. Кто рано встает, тот грибы берет. Если Стэн что-нибудь будет спрашивать, скажи, что ходила в парочку мест и у тебя взяли номер телефона. Скажи – магазин, ресторан, что угодно: просто чтобы он думал, что ты ходишь, ищешь.

На следующий день меня взяли в первом же месте, куда я сунулась, хотя выйти так уж рано мне не удалось. Красуля опять решила заняться моими волосами, сделала новую прическу и накрасила мне глаза, но результат оказался не таким, на какой она надеялась.

– Тебе все-таки больше идет естественность, – сказала она, а я все ее художество с себя соскребла и накрасила губы своей собственной обычной красной помадой, а не ее поблескивающей бледно-розовой.

К тому времени Красуле было уже поздновато, выйдя со мной вместе, заходить перед работой еще и на почту, чтобы проверить абонентский ящик. Она опаздывала в кинотеатр. День был субботний, поэтому ей надо было работать и днем, а не только вечером. Она дала мне ключ и попросила, чтобы ящик за нее проверила я – в порядке одолжения. Объяснила мне, где почта находится.

– После того как я написала твоему отцу, мне пришлось завести там свой ящик, – сказала она.

Работа, на которую меня взяли, была в аптеке, расположенной в цокольном этаже большого жилого дома. Я должна была стоять за прилавком с завтраками. Сперва, когда я туда только зашла, я очень боялась, да и вид у меня был жуткий. Волосы на жаре взмокли и обвисли (какая уж там прическа!), на верхней губе капли пота. Но хоть спазмы уже не так мучили.

За прилавком стояла женщина в белом халате, пила кофе.

– Так ты, значит, насчет работы? – переспросила она.

Я говорю, да. У женщины было жесткое квадратное лицо, тонкие нарисованные брови и пчелиный улей лиловато-сиреневых волос.

– А по-английски ты говоришь или как?

– Говорю.

– Я имею в виду, ты не вчера его выучила? Ты не иностранка?

Я сказала, нет, не иностранка.

– Как раз вчера и позавчера я двух девчонок пробовала взять, и обеих пришлось вытурить. Одна сказала, что говорит по-английски, а на самом деле ни в зуб ногой, а другой приходилось все повторять по десять раз. Давай-ка, хорошенько вымой над раковиной руки, и я дам тебе фартук. Муж тут у меня фармацевтикой заведует, а я за кассой. – (Только теперь я впервые заметила седого мужчину за высоким прилавком в углу. Он разглядывал меня, всячески это скрывая.) – Сейчас народу почти нет, но скоро набегут. Все старики с квартала. У них тихий час, а как проснутся, потянутся сюда пить кофе.