– Чего тебе? – не совсем любезно спросил я, даже не поздоровавшись.

– А… я к тебе… – пробормотала она, терзая в руках пару перчаток.

– Зачем?

– Поговорить…

– И ты всерьез думаешь, что после случившегося я тебя пущу на порог? В квартиру, где грудной ребенок? А вдруг у тебя еще что приготовлено, а?

– Даня… – она подняла на меня заплаканные глаза. – Зачем ты…

– А как с тобой еще? Странно, что я до сих пор с тобой разговариваю. Говори, что надо, у меня ребенок скоро проснется.

Она чуть вытянула шею, пытаясь заглянуть в коляску, где спокойно спала Маруська, и не думавшая просыпаться – на улице ей всегда отлично спалось. Я встал так, чтобы не дать Оксанке увидеть ребенка, и она снова съежилась, как будто я ее ударил.

– Ты… ненавидишь меня?

– Тебе не надоело картину ломать? – поинтересовался я, скрестив на груди руки. – Очень себя жалко, да? Одинокая брошенная женщина в борьбе… А за что, сама-то знаешь? За что борешься-то? Не за меня ведь, правда? Тогда – ради чего все это было, а? Молчишь? Ну, и правильно – чего зря трепаться. Тебе не я был нужен – ты Машке хотела отомстить за наше с ней общее прошлое. За то, что до тебя было.

Оксанка вдруг выпрямилась и зашипела:

– Да, черт тебя дери! Да, за это! За это! Доволен?! А твоя Машка умнее тебя оказалась – она меня простила. Понял?!

У меня дыхание перехватило – неужели у этой коровы хватило ума… неужели она ходила в больницу к Машке, разговаривала с ней?! Я, не помня себя, схватил Оксанку за плечи и так встряхнул, что она испугалась:

– Ты… ты! Как… как ты посмела?!

– Отпусти… Ты не понимаешь… – бормотала она, пытаясь освободиться. – Ты не понимаешь!

Оксанка опять затряслась в рыданиях. Стоять на улице становилось холодно, а разговор так и не клеился, но мне необходимо было узнать у нее, что все-таки происходит, потому что от этого зависит и дальнейшая жизнь моего сына. Я вздохнул и полез в карман за ключами:

– Идем, холодно. Но предупреждаю – к ребенку не смей приближаться!

Оксана кивнула, вытирая глаза, и посмотрела на меня с благодарностью, но я проигнорировал этот ее взгляд, открыл дверь подъезда и втолкнул коляску в просторный холл.

Дома было тепло, я осторожно положил по-прежнему спящую Маруську на большую кровать в спальне, расстегнул комбинезон, ослабил вязки шапочки. Дочь спала, вытянув по бокам ручки, щеки раскраснелись, и я улыбнулся, глядя на ее спокойное личико.