Оксанка сиротливо притулилась в кухне, в углу у окна, барабанила по столешнице пальцами и смотрела в окно. Она напоминала мне почему-то испуганную курицу – огромную, раскормленную клушу с растрепанными перьями.

Я включил чайник, достал чашки и сахарницу, поставил на стол и сел, глядя Оксанке в лицо:

– Ну, рассказывай.

– Даня… понимаешь, – с запинкой начала она, сжав руки. – Оказывается, я не могу… мне тяжело…

– Прекрати! – поморщился я. – Ты ведешь себя сейчас как героиня дешевой мелодрамы, ей-богу! На жалость давишь? А почему мне должно быть тебя жалко?

Оксана захлопала ненакрашенным белесыми ресницами, пытаясь прогнать слезы и не раздражать меня своим нытьем. Повисла тишина, только в чайнике булькала вода, да Оксанка судорожно вздохнула. Я налил чай, сел, потянув к себе чашку. Моя бывшая даже не притронулась к напитку, обхватила себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. Меня раздражало это мельтешение, я уже жалел, что пригласил Оксанку в квартиру, все равно ничего стоящего она не скажет, а выслушивать ее причитания…

– Слушай, ну, ты говори или иди домой, – не выдержал я, нарушив все приличия. – У меня ребенок скоро проснется, ее кормить нужно.

– Даня… я хочу уехать отсюда, – выпалила вдруг она, перестав раскачиваться, как Ванька-встанька. – Да, хочу уехать, забыть все, начать другую жизнь. Я не могу находиться здесь, рядом с тобой, рядом с твоей новой женой. Мне очень тяжело, я устала…

Я уставился на нее, отставив чашку. Это заявление застало меня врасплох. Куда это она собирается уехать, куда увезет моего сына?

– Ты спятила? А Максим?

– Он поедет со мной. Но я обещаю, что ты сможешь разговаривать с ним по телефону и забирать на каникулы, когда захочешь. Даниил, пойми – я не могу так больше, мне очень трудно, я запуталась…

– Да?! А о нас с Максом ты подумала?! – взревел я, ударив по столу ладонью. Чашки подпрыгнули, из Оксанкиной, нетронутой, выплеснулся чай, растекаясь по скатерти лужицами. – Опять думаешь только о себе?

– Да, – неожиданно спокойно ответила Оксанка, беря салфетку и накрывая ей чайные брызги. – Я думаю о себе, потому что больше обо мне некому подумать. Некому – а я у себя одна. И мне нужно как-то жить дальше.

Эта фраза меня просто взбесила, я вдруг понял, что очень хочу ударить ее, так сильно хочу, что не могу уже справиться с этим желанием. Я даже сжал руки, как будто пытался удержать их от необдуманного движения. Она пыталась отобрать у меня сына, моего сына… И это ей не удастся, я не позволю увезти моего мальчика куда-то, не дам оторвать его от меня.