А, пусть! Он обречен. Спасения нет.

Оливье не удивился, узнав, что Робер и Жюльетта решили уехать раньше времени. За десертом, пока женщины болтали, а Домино примеряла наряды новой кукле, в два раза больше ее самой, Робер рассказал Оливье о Ван Вельде. Оливье слушал. Они долго молчали. Потом Оливье сказал:

— Твой друг Санлек прав, так же, как и капитан. Посуди сам: человек первым убивает первого врага, а ему — коленом под зад. Нет, так нельзя. Робер, тебе сорок лет. Ты крепко стоишь на ногах. Слушай, старик, выброси ты на помойку свой романтизм. Я ведь тоже в свое время нагляделся на этих героев, в Дордони, да и не только, те были здорово с душком — не чета твоему, а наши младшие братья — те, кого мы не знаем, в Индокитае, в Алжире, тоже нагляделись досыта. И я верил всегда только в мертвых героев. А так какие же это герои? Просто люди.

— Возможно.

— И это прекрасно, Робер! Уверяю тебя, это прекрасно! Ты правильно ставишь вопрос, Робер, но на него нет ответа. Я понимаю твой гнев: из какой-то бледнолицей обезьяны делают народного героя, а герой присосался к больничной койке и не желает с нею расставаться! Но ты идеалист. И прав капитан Бло де Рени, наградивший его медалью.

— Значит, цель оправдывает средства?

— Увы, Робер, бывают моменты, когда на все закрываешь глаза. На месте твоего капитана я поступил бы так же. А ты?

Робер молчал. Он был в смятении, но не хотел показывать вида, и только чуть заметное подергивание губ выдавало его волнение.

— И я. Наверное. Наверное, я поступил бы так же, как он. — Робер стоял, потупив голову. — Я сказал ужасную вещь. Я чудовище, слышишь! Я отвратителен сам себе!

— Не надо. Не отчаивайся. Человек противоречив. Он чаще, чем ему хотелось бы, запутывается в противоречиях. Ноша слишком тяжела. Вспомни Сизифа. И если человек не собирается бежать от жизни в монастырь или лечь на землю и смиренно ждать смерти, то ему приходится идти на компромиссы. Сколько мы знаем таких компромиссов! Мы все ищем абсолюта, а жизнь нас — мордой об стол. Наши отцы дрались за то, чтобы не было больше войн. А нам, детям пацифистов, пришлось драться с Гитлером, чтобы защитить свободу. И… м-мы хотели мирной революции, а п-получилась кровавая.

От волнения Оливье задыхался, говорил хриплым, сдавленным голосом, с трудом находя нужные слова, и у Робера сердце разрывалось на части, он думал о Шарли. Мир будет спасен ими — теми, кто запинается, кто не может говорить от волнения.

— Среди колонизаторов были н-не только притеснители, но и просветители… А мы, макийяры, мы тоже убивали, и со спокойной совестью… но для того, чтобы не было никогда больше убийств… А теперь… Суэц, Алжир. Ты понимаешь…