В первый миг она не услышала ничего, но затем из комнаты напротив донеслись сдавленные всхлипы.

– Тетушка, – позвала Ванесса и, не получив ответа, осторожно нажала на ручку двери.

Согбенная фигурка, сидевшая в кресле, суетливо встрепенулась, платок вспорхнул к остроносому личику, и покрасневшие глаза виновато понурились.

– Ах, моя милая, – в ее сухом и ломком, как старая бумага, голосе дрожала слеза. – Что будет с нашими мальчиками? Лесли опять говорит об этой ужасной войне, я не могу этого больше слышать! Я и так без конца о них думаю. Ведь их там убьют!

– Перестаньте! – сказала Ванесса резко, чтобы отрезвить ее и отогнать собственный страх. – Что за глупости? Люди возвращаются с войны, и они вернутся, если вы не будете каркать!

Теткина рука, сжимавшая платок, задрожала; глаза медленно расширились, наполняясь влажной, непонимающей, потрясенной обидой; и Ванесса, опомнившись, подалась к ней. Обняла, как ребенка, за худые плечи, принялась баюкать, тихо покачиваясь вместе с ней. Тетка глухо всхлипывала в платок, но сама она, как ни старалась, ни могла пролить ни слезинки – ни за Нинни, ни за Джеффри, ни за отца. Лишь тупая, ноющая боль в груди да привычная мигрень – вот и все, на что способно было ее фарфоровое тело, пронизанное холодной скандинавской кровью.

46. Миддл-парк

46. Миддл-парк

Солнечный луч медленно полз по стене, оклеенной фисташковыми обоями, – такой яркий, что легко было поверить, будто он прожег дыру в плотной ткани штор. Из-за двери доносились торопливые шаги, а за ними проворно семенили шажки полегче и покороче. Чужая деловитость всегда заражала Делию, но сегодня ей хотелось немного полежать в постели, глядя, как луч карабкается все выше и выше. Спешить было некуда: чемоданы собраны с вечера, а время еще раннее – мистер Уайт только что ушел, по обыкновению шумно захлопнув калитку. Никто не решался сделать ему замечание, считая это бестактным; сам же он, разумеется, не мог ничего слышать.

Когда луч добрался до нижнего края рамки, в которую заключен был портрет мальчика, пускавшего мыльные пузыри, Делия встала и принялась за умывание. Вода в кувшине успела нагреться, но все-таки освежала после душной февральской ночи. Платье висело на стуле, напоминая жирный вопросительный знак в конце газетного заголовка. Надо ли? – в последний раз подумала Делия и тут же ответила себе: да. Неважно, что на улицах стало слишком много людей, одетых в черное; неважно, что ей не с кем свои чувства разделить. Расчесываясь, она случайно коснулась уха и вспомнила, что подходящих сережек у нее нет. Значит, мочки теперь зарастут. Ах, если бы раны в душе затягивались так же быстро.