– Как вы могли? – воскликнула она, едва они остались одни. – Как вы могли, не спросив меня? Разве это честно?

– Я думал, вы уже ответили, – тихо сказал он, понурясь.

В памяти пронеслись обрывки позапрошлого вечера в горном шале: пламя камина, чьи-то звенящие голоса в высоком обеденном зале. Кавалер Делии рассказывал какие-то уморительные непристойности, и они вчетвером хохотали до упаду, и пили вино, и она была так благодарна Нинни за какую-то мелочь – Нинни, который подарил ей Бунджила. Неужели она сказала что-то такое, что можно принять за… О боже.

– Простите меня. Я, наверное, была пьяна и совсем не это имела в виду… Я думала, что мы с вами друзья. Понимаете, я не могу выйти замуж. Это меня погубит. Мне нужна свобода, нужна моя мастерская.

Ей было не за что спрятаться здесь: ни поездов, ни спешки – и приходилось смотреть ему в глаза, кляня себя за всё, но главное – за то, что не можешь быть твердой.

– А мне что прикажете делать? – сказал Нинни с нервным смешком. – Ведь я люблю вас.

Словно тупым резцом ударили под ребра – исподтишка, врасплох. Значит, вот оно какое, признание. Не книжное – живое. Безжалостное.

– Вы любите не меня, – сказала Ванесса; голос звучал глухо, как из-под земли, – а мою оболочку. А что там внутри, вам неведомо. Если я постригу волосы и вымажусь сажей – разве вы останетесь со мной?

– Ерунда! Я знаю вас четыре года. Все ваши взгляды, все пристрастия мне знакомы. Разве мы не беседовали с вами? Не спорили?

– И что с того? Я спорила с десятками людей. Нам было интересно вместе. Но это не называется любовью.

– Ваши доводы нелепы.

– Как и ваше упрямство. Скажите, нравятся вам мои картины?

Он отвел глаза. На лице его отразилось страдание.

– Ну так что? Вы считаете, мне стоит продолжать писать их?

– Вы зря тратите время.

– Вот видите, – спокойно заключила Ванесса. – А ведь это и есть я. В них мое прошлое, мои мысли и мечты. Вам они чужды, непонятны; вы хотите, чтобы я была другой. Все вокруг этого хотят: я для них как кость в горле. Вы ведь знаете людей, пишете их биографии. А я пишу свою. И, бога ради, не пытайтесь мне помешать.

Она была уверена, что вопрос закрыт. Последнее слово сказано, подведена черта. Но Нинни, побелев, вдруг стиснул кулаки и выкрикнул резко, почти фальцетом:

– Как вы можете быть так слепы и глухи! Оглянитесь вокруг! Кому нужны ваши работы, этот бред сумасшедшего?

– Замолчите.

– Почему вы считаете правой себя, а не всех остальных? Что вам сказали в Обществе художников?