У выхода из подземного перехода станции метро «Московская» какой-то мужчина держал поднятую руку в надежде остановить автомобиль. Черная пластиковая сумка оттягивала его вторую руку.

Рафинад не любил подсаживать в машину посторонних. Но на этот раз — при хорошем настроении, неспешной езде, в предвкушении славного ресторанного вечера с Ингой — он машинально тормознул рядом с мужчиной. Тот сунул голову в приоткрытую дверь автомобиля. Неухоженная бородка и жалкие редкие усы делали лицо мужчины — широконосое, с круглыми безресничными глазенапами, пухлогубое — пугливо-наивным.

— Шеф, на Московское шоссе подвезешь? — бросил Егор Краюхин и осекся.

— Почему бы и нет? — улыбнулся Рафинад. — Прыгай! Краюхин замешкался, словно разрешение водителя застало его врасплох. Пошире распахнул дверь, сел и с некоторой медлительностью занес над коленями сумку, осторожно опустил.

— Яйца везете? — проговорил Рафинад, дожидаясь.

— Вроде яйца, — как-то через силу улыбнулся Краюхин.

— Что-то мне ваша внешностьзнакома, — продолжил Рафинад.

Краюхин пожал плечами и боком, словно раскрываясь, взглянул на водителя.

— А откуда, не припомню, — закончил Рафинад со своей особой вальяжной интонацией в голосе, некогда характерной для коренных жителей северной столицы.

— На артиста я похож одного, меня часто путают, — уклончиво ответил Краюхин.

Что правда, то правда — популярный крикун из рок-группы, которых развелось, как блох, поразительно походил на Егора Краюхина своей шелудивой бороденкой и усами. Ответ вполне удовлетворил Рафинада. Но в душе он был собой недоволен — подсаживает каких-то «алкашей на антабусе» и еще ищет с кем-то сходство. Хорошо хоть ехать недалеко. Сейчас обогнут площадь, и начнется Московское шоссе…

Краюхин обладал другой памятью, нежели его любезный водитель. И память эта извлекла из хлама событий, заваливших жизнь бывшего санитара вытрезвителя, картинку давнего позднего вечера на улице Гоголя, телефонную будку рядом с общественным туалетом и нахального писуна, который провел за нос Краюхина, посулив три рубля вместо нестыдного штрафа. Именно тем трюльником, сунутым под тумбу на Исаакиевской площади, и запомнился писун фальшивому менту Краюхину. Купюра была рваная, стертая и пахла аммиаком. До сих пор невостребованная, она валяется где-то в комнате Краюхина… И еще эта интеллигентская интонация в голосе, ее уж ни с чем не спутает Егор Краюхин — невыносимая интонация для уха простого человека, хоть и прошло столько времени с тех пор, как Краюхин завязал со своим отхожим промыслом.

— Давненько я не был в этом районе, — промямлил Краюхин. — Думал, сюда ходит «полтинник», а его, оказывается, отменили.