Нет, инспектор Греку тоже ничего не забыл. Он не забыл, как вел допросы здесь, в кабинете, и внизу, в подвале, как напрягались его мышцы и нервы, как замирало сердце в то мгновение, когда он метил кулаком в челюсть, в глаз, в пах; и что было потом, когда тот, кого он бил, валился с ног и два агента садились на него верхом и скручивали ему руки. Он ничего не забыл, и он знал, что те, с кем это проделывали, тоже не забыли, — он помнил их потные, горячие лица, их глаза, суженные ненавистью и болью, их резкие, захлебывающиеся кровью голоса. Они не забыли — это он знал наверняка и то, что теперь он уже не имеет над ними никакой власти, — компартия стала легальной партией, а завтра через Бухарест пройдет Красная Армия. Он не знал только, что будет в дальнейшем с отделом «социальной преступности», который в течение двадцати лет вел охоту за коммунистами; он не знал, как пойдут дела у начальника отдела, инспектора полиции Александра Греку. И он сидел теперь и думал об этом. Впервые за пятнадцать лет работы в полиции он серьезно задумался. Раньше он никогда не задумывался над такими вопросами. Так же, как он никогда не думал о судьбе тех, кто проходил через его руки. Одни умирали в тюрьмах, от чахотки, у других она начиналась позднее, когда они возвращались домой с отбитыми легкими. Он кое-что знал об этом, но не тревожился. А теперь впервые подумал о своей ответственности, и так как он не владел теорией, известной комиссару Георгиу, то в конце концов пришел к мысли, что служба в полиции, черт побери, опасная профессия.

В конце коридора, где размещалась бригада «социальной преступности», в комнате, именуемой «приемной», потому что в ней не было никакой мебели, кроме трех деревянных скамеек, сидел один из агентов бригады — Гуша — и тоже думал о своей работе. Он размышлял о ней потому, что скучно сидеть без дела. Вот уже целую неделю у него не было никакой работы, а он привык всегда работать. Он был самым старательным шпиком бригады «социальной преступности», хотя никто ему этого не говорил. Чаще всего его бранили. Господин инспектор Греку его ругал. Господин комиссар Марчел обзывал дураком. Не говоря уже о  т е х. Они ненавидели его лютой ненавистью. Один так и сказал: «Ты, Гуша, собака. Из всех шпиков, которых я когда-либо знал, ты самая подлая собака!» Ну, это еще не беда. А почему его ругают свои? Вот что трудно понять.

Гуша сидел в «приемной» в одиночестве. Остальные агенты, воспользовавшись отсутствием работы, разбрелись кто куда: Дуку и Чок внизу играют в карты; Митителу ушел в город, якобы по делам, — наверное, отправился на «Круча»[86] — у него всегда дела только в том районе. А Гуша остался в префектуре. Куда ему идти, если нет заданий? Он держал в руках газету и не читал ее — он не любил газет. Другое дело — работа. Или обиды на работе. Когда у человека есть досуг и нет работы, в голову лезут разные мысли. И Гуша сидел с развернутой газетой и от нечего делать стал вспоминать свои обиды по службе. Это даже смешно, думал он, но обижали его именно тогда, когда он старался. Лодырей никто не обижает. Таким лодырям, как Дуку, Чок, — о Митителу и говорить нечего, — хорошо живется. А вот ему, который никогда не был лодырем, всегда попадало. Однажды он приволок в префектуру известного коммуниста, по прозвищу Высокий, но сам шеф тут же распорядился его отпустить и ехидно спросил: «Мы тебя за ним посылали?» Правильно, не посылали — он встретил Высокого случайно на Брезояну, но ведь тот явно торопился на свидание с другим коммунистом. Если ты видишь, что он свободно идет по улице и торопится на явку, — чего уж тут ждать? В другой раз он привел таким же манером одного студента, потом текстильщика — оба большевики с досье, но господин комиссар Марчел приказал их отпустить. Разве не смешно? Пришлось в конце концов изменить тактику. Он их больше не тащил в префектуру. Встретив такого знакомого «товарища» на улице, он выворачивал ему карманы и, даже если ничего не находил, задерживал на всякий случай на полчасика, потом отпускал и говорил: «Теперь можешь идти. Признайся — все-таки ты опоздал на явку?» Он по глазам их видел, что попал в самую точку. Они бесились от злобы. А в префектуре только посмеивались. Хоть бы кто доброе слово сказал. Все дело в том, что в полиции нет справедливости. Если ты уж пошел служить в полицию — не ищи справедливости.