Он посидел, успокаиваясь, затем продолжал:

— Вообще-то все это меня мало трогает. Волнует меня другое. Знаете, я часто думаю, например, о священнике, который венчал нас, заклиная любить друг друга. Бедный старик, он, наверное, сам не понимал все значение своих слов. Он сказал тогда: любовь есть жизнь. И наверное подумал при этом: если нет любви, это смерть. Кто не любит, тот убивает. Убивает всегда.

В глазах Вилмы загорелась надежда. Она еще раз рискнула его опровергнуть.

— Когда я размышляю обо всем этом, мне все же ясно: это ваша вина. Вы — мужчина, ваше слово — главное в доме. Тогда вам надо было немедленно действовать. А вы не стали. Помните: когда он болел в первый раз, вы среди ночи бросились за врачом, лишь пальто набросив на ночную рубашку, а потом полчаса стояли перед аптекой, в снегу. И принесли лекарство. И Иштванка быстро поправился.

— Помню. Но тогда вы любили меня.

Они долго еще сидели вместе, просматривая газеты.

Спустя какое-то время Иштван снова заговорил.

— Послушайте, — сказал он безжизненным голосом, и Вилма подняла на него взгляд.

Она знала, что последует дальше. Он опять будет мучить ее, без всякой жалости разбередит рану, которая вот уже несколько лет не затягивается. Однако она не сопротивлялась. Лучше острая боль, чем бесконечная, ноющая. Она внимательно слушала Иштвана.

— Была у нас в доме служанка. Верой ее звали. У нее родился ребенок, неизвестно от кого, несчастный, никому не нужный сиротка. Два месяца она его кормила. А потом, как-то вечером, когда в комнате никого не было, положила его на постель, накрыла одеялом, периной, сверху еще подушкой, чтобы даже писка не было слышно, и навалилась всем телом.

Вилма подняла пальцы к вискам; ей хотелось зажать себе уши. Но она продолжала слушать.

— Вера подождала минут десять. А потом оставила труп и вышла. В тот же день ее арестовали. Случай обычный, о таких часто пишут. Я вчера это вспомнил, когда долго не мог заснуть и размышлял обо всем.

Иштван с пепельно-серым лицом смотрел Вилме в глаза.

— По-вашему, она невиновна? — спросил он.

Вилма не отвечала.

— Что до меня, я считаю ее преступницей, — продолжал он. — Закон — тоже. Она получила десять лет. С тех пор, наверное, уже отсидела. В тюрьме «Мария Ностра». Давно, я думаю, на свободе и если жива, то, быть может, счастлива. Ибо кто понес расплату за совершенное, тот, по крайней мере, спокоен. Возможно, и замуж вышла…

Они, не глядя друг другу в глаза, расплатились и разошлись.

Дома каждый из них ломал себе голову в поисках выхода. Иногда им казалось, что выход близок, но, пытаясь уловить, какое решение им подсказывает мятущийся в лихорадочном напряжении ум, они убеждались, что это не более чем мираж.