— Взял бы его с собой, — стала упрашивать жена.

— Нет.

— Но почему?

— Потому что он негодник и бездельник, — ответил Шухайда и, помолчав, добавил: — Не занимается, вот почему.

— Да что ты, он все утро занимался, — пожала плечами жена.

На скамеечке возле кухни насторожился мальчик лет одиннадцати. На коленях он держал закрытую книгу — латинскую грамматику.

Мальчик был худенький, наголо остриженный, в красной майке и полотняных брюках, на ногах — сандалии. Мигая, переводил он глаза с отца на мать.

Сурово вскинув голову, Шухайда холодно спросил:

— Ну, хорошо: как будет по-латыни «меня будут хвалить»?

— Lauderentur, — не задумываясь, пролепетал мальчик, но прежде встал со скамейки, как в школе.

— Lauderentur, — насмешливо покивал головой Шухайда, — lauderentur. Ясно, и на переэкзаменовке мы тоже провалимся.

— Да он же знает, — оправдывала сына мать, — знает, только путает. Тебя боится.

— Заберу его из школы, ей-богу, заберу, — подогревал себя Шухайда. — В ученики к слесарю отдам, в колесники!

Он и сам не знал, почему в запале выбрал именно эти ремесла, никогда и в мыслях он их не держал.

— Поди сюда, Янчика, — позвала мать. — Ты ведь все выучишь, сынок, правда же?

— Этот сопляк в гроб меня вгонит, — перебил Шухайда, злость была для него все равно что паприка в пресной пище, — в гроб вгонит, — повторил он, с наслаждением ощущая, как гнев расширяет его сосуды, чудодейственно прогоняя послеобеденную скуку.

— Я учу, — запинаясь, едва слышно сказал мальчик.

Жалкий, униженный, смотрел он на мать в поисках защиты.

Отца он словно и не видел. Только чувствовал. Всегда и всюду чувствовал его ненависть.

— Не учи, не надо, — махнул рукой Шухайда. — Ни к чему.