Бошан огляделся по сторонам. Да, обстановка тут была совсем иная, чем у его портного. Три подмастерья — на вид толковые и сообразительные — трудились не покладая рук. Один из них был занят тем, что портновским утюгом приглаживал на специальной колодке топорщившийся воротник пальто. Взад-вперед сновали ученики и подручные мастера. На обезглавленных манекенах, которые, должно быть, подверглись гильотинированию во время некоей феноменальной революции мод, пиджаки и фраки сидели как влитые, словно на знатных аристократах, некогда павших мучительной смертью во имя своего роскошного облачения.

Владелец мастерской появился незамедлительно. С бесстрастной улыбкой он молча кивнул, приветствуя нового клиента.

Именно таким Бошан и представлял себе Шрайнера.

Тот был высокого роста, худой и хромой, носил ортопедические башмаки на толстой подошве. Подбородок его серебристой колышущейся бахромой обрамляла старомодная козлиная бородка.

Мастер тотчас уразумел, что речь идет о заказе костюма.

В мгновение ока он вывалил перед Богданом отрезы всевозможных тканей — на стол, на стулья и даже прямо на пол, так что этот шелестящий водопад материи поверг учителя в подлинное смятение. Ему демонстрировали фабричное клеймо на каждом отрезе, комкали уголки немнущихся тканей, звонко хлопая рулонами материи, развевали ею как знаменами. Вырвав из очередной ткани шерстяную ворсинку, поджигали ее спичкой и давали сгореть дотла, а затем, растерев пепел пальцами, предлагали Богдану опробовать на запах. Ту приглянувшуюся ему ткань — серую и вроде бы в осыпи маковых зернышек, так и не смогли отыскать в запасах, зато взамен оказалось множество иной материи, чуть ли не в точности на нее похожей и на ощупь такой же шероховатой, а что до ширины и прочности, так и еще лучшего качества, с гарантией на несколько лет.

После того как материя была подобрана, перед клиентом разложили целую кипу модных журналов со множеством картинок, чтобы выбрать желаемый фасон.

Бошан разглядывал изображения пресыщенных светских львов — в театральной ложе или на рауте с бокалом виски, лордов, дипломатов, прогуливавших на длинном поводке борзых собак, вертопрахов, прожигающих жизнь на скачках — с болтающимися на ремешке вокруг шеи биноклями.

Он остановил свой выбор на дипломате с борзой собакой.

Затем воспоследовала церемония снятия мерки. Насколько иначе проходила она, чем у его прежнего мастера, когда жалкий портняжка правой рукой натягивал сантиметр, а левой каракулями записывал цифры на клочке оберточной бумаги. Здесь все совершалось с хирургической скрупулезностью и подобающе пышным ассистированием. Мастер с козлиной бородкой испросил дозволения снять с заказчика старый пиджак. Он взялся за пиджак с брезгливой осторожностью. На лице его в этот краткий миг угасло выражение подобострастия, доселе неизменно сиявшее в каждой черточке. То нарочито растопыривая пальцы, то преувеличенно стискивая их, мастер со сдержанным отвращением стащил с учителя паршивенькую, заношенную одежонку, словно опасаясь заразы, но все же выполняя свой долг, затем поспешно передал стоящему наготове ученику: точь-в-точь профессор-хирург, вручающий практиканту опухоль, удаленную в ходе операции с тела больного. Бошана тотчас взяли в работу проворный подмастерье и два ученика. А у конторки напротив барышня — та симпатичная молодая девица, которая впустила его в мастерскую, — отвернув колпачок американской самопишущей ручки, приготовилась заносить данные в гроссбух.