— Здравствуйте, дядя Сас. Вы меня не узнаете? Я Пишта Такач.

— Пишта, — удивился пожилой господин. — Как же ты вырос. А что ты тут делаешь?

— Папу ищу.

— Давай-ка я тебя провожу.

Пожилой господин медленно, тяжелой слоновьей походкой двинулся по коридору. Мальчик, держа шапку в руках, следовал за ним, с любопытством на него поглядывая. Дядя Сас брел, погруженный в свои мысли. Больше он не сказал ни слова.

Он тоже дошел до двери с табличкой четыреста одиннадцать, но открыл ее, прошел через какую-то канцелярию, где за конторками скрипели перьями чиновники, распахнул еще одну дверь, спотыкаясь, спустился вниз по трем расшатанным ступенькам, дошел до темной, освещенной электрической лампочкой и сколоченной из досок двери, которая соединяла главное здание с новым крылом, и долго плелся по длинному гулкому переходу, — как будто на край света; потом по трем расшатанным деревянным ступенькам выбрался в узкий, но более чистый и светлый коридор. В самом конце его он указал на дверь, на которой значились три номера — пятьсот семьдесят шесть, пятьсот семьдесят семь и пятьсот семьдесят восемь.

— Здесь, — сказал он. — Пока.

Пишта подождал, пока скроется из виду его немногословный любезный провожатый, удалявшийся своей слоновьей поступью тем же путем, который они проделали вместе и которому, казалось, конца-края нет.

Потом он посмотрел на свое отражение в стекле открытого окна. Послюнявил ладонь, пригладил русые волосы. Чулки спустились, короткие штанишки не прикрывали их, поэтому чулки он подтянул, штанишки одернул. Чулки были где заштопаны, где дырявые. А туфли пыльные. Их он протер носовым платком.

Здесь, в конторе, он никогда еще не был. Дома он только и слышал о ней. «Контора, контора, контора», — вечно твердил его отец. И мама тоже: «Твой бедный папа в конторе, из конторы, для конторы». Эта «контора» неотступно его сопровождала как нечто таинственное, вездесущее, торжественное, строгое, прекрасное и недосягаемое. Но до сих пор он ее не видел. Проникнуть сюда ему никак не удавалось: отец всячески отговаривался, нипочем не хотел, чтобы его беспокоили в конторе: «Это не для ребенка», — говорил он, а «что не для ребенка, то не для ребенка». С отцом не поспоришь.

С волнением мальчик открыл дверь с номерами пятьсот семьдесят шесть, пятьсот семьдесят семь, пятьсот семьдесят восемь.

В зале было битком набито ожидающих, целое стадо просителей, а позади, за деревянной загородкой, запертые, как арестанты, сгорбясь, сидели чиновники. Пишта вытянул шею. Справа он увидел комнату поменьше, дверь была открыта. Туда он и вошел.