Вдруг я почувствовал, как моего плеча коснулась чья-то рука. Я вскочил и поклонился. Это был взрослый, папа Лидике; он служил в обществе страхования от пожаров и всегда носил белый жилет, великолепный, ослепительно белый атласный жилет, какие лишь в стародавнее мирное время носили провинциальные баре, занимавшиеся среди прочего и страхованием от пожаров. Не знаю, подошел он в ту именно минуту или уже давно стоял и смотрел на французскую кадриль, только, оказавшись рядом, положил руку мне на плечо и окликнул. Мы были знакомы семьями. Он знал меня и просто, без всяких церемоний попросил после урока проводить Лидике домой, так как сам торопится и больше ждать не может.

Обычно за Лидике заходили он или его жена. За мной же никто не приходил. Я учился в третьем классе и был уже самостоятельным мужчиной.

Это поручение наполнило меня таким счастьем, что я чуть не лишился чувств. Я вышел в коридор и прижался лбом к окну в ледяных узорах. На дворе — морозная ночь, чистое холодное небо блестит, как стекло.

Я представил, как мы вдвоем с Лидике пойдем в этой хрустальной зимней ночи, совсем как мне мечталось: идем и идем пустынными улицами, по которым я часто бродил один, поджидая ее, идем долго, может быть, целых полчаса, ведь Лидике жила далеко — за гонведскими казармами, около посудного рынка. Потом я задумался. И счастье мое показалось мне не столь уж безоблачным. Уже в тот миг, когда я удостоился этой неожиданной просьбы, меня пронзило подозрение: почему он выбрал меня, именно меня из множества мальчиков? Неужели догадывается о чем-то? Это было бы гадко. Гадко, невыносимо, что в это вмешивается семья, что кто-то вторгается в мое, личное, кто бы он ни был, тем более отец, ее отец, да еще такой же черноволосый, как Лидике, и тоже немного веснушчатый. А что, если он просто хочет посмеяться надо мной, испытывает: принудит к признанию, а потом поднимет на смех? Это было бы ужасно. К тому же меня очень волновало, о чем разговаривать с Лидике во время этого и в самом деле длинного пути. Я уже много всего знал к тому времени, даже о диких зверях и диких племенах, но боялся, что ей это будет неинтересно. Сердце у меня так и билось.

В смятении, дожидаясь конца урока, я то заглядывал в танцевальный зал, то выбегал в коридор.

И вот когда уже чуть живой я в очередной раз вышел в коридор, чтобы там, в холодке, поостыть, разобраться в путавшихся мыслях и собрать всю свою храбрость для великого предприятия, я вдруг бросился в гардероб, схватил пальто, шапку и ни с того ни с сего помчался домой, да так, будто меня гнали. Сбежал.