Почему? Тому есть множество причин — нелепых, трогательных и серьезных, которые я никогда не пытался себе объяснить. Не могу и до сих пор. Ясно одно — я вел себя недостойно, глупо, не по-мужски. Лидике, бедняжка, одна шла домой в ту ночь, дрожа от страха перед злыми дворовыми псами, которых я, кстати, боялся не меньше. На другой день ее отец пожаловался моему. Дома меня отругали. Я чуть не умер от стыда.
Потом я заболел фолликулярной ангиной и в школу танцев больше не пошел. Так «это» и кончилось. С Лидике я «порвал».
Но даже спустя долгие годы я всякий раз краснел, вспоминая о ней. Потом от всего этого осталась лишь смутная боль. А сейчас я впервые в жизни решаюсь признаться себе, как меня мучит — ибо все еще мучит, — что в ту ночь я не проводил Лидике домой.
Рассветает, за окном занимается серое сентябрьское утро, грохочет мусоровоз; а я размышляю: основать бы какую-нибудь контору, учреждение, которое здесь или на том свете улаживало бы такие вот неулаженные дела, принося нам успокоение.
Что скажешь на это, Лидике? Жива ли ты? Отзовись.
ЖИВОТ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА
Его превосходительство шел купаться.
На нем были белые с супинаторами туфли, носки цвета шампанского, чесучовый костюм. Шагал он легко, блаженно вдыхая утренний воздух. Он чувствовал себя счастливым и молодым.
А разве он и в самом деле не молод? Ему ведь едва пятьдесят, — вернее, минуло пятьдесят в прошлом году — ну и что из того? Да и можно ли ему дать столько?
Несомненно одно: за эти две недели на романтически задумчивом балатонском курорте он возродился. Лицо загорело, придавая всему его облику мужественный вид. От ежедневного плавания налились мускулы, дома он почти вовсе уже о них не заботился. Он шел, щуря глаз, и воображал себя похожим на артиста из Южной Америки, игравшего лихих авантюристов, — когда-то он видел этого артиста в кино.
Выпятив грудь, его превосходительство шагал по посыпанным песком улицам, а озеро посылало ему навстречу свое теплое дыхание. Он дышал полной грудью. Повсюду вокруг в пятнистой тени деревьев завтракали отдыхающие. Прелестные женщины с припухшими от сна строптивыми лицами приходили сюда из гостиниц в пеньюарах и, рассевшись вместе с домочадцами, погружались в извечный семейный уют утреннего молока и кофе. Все девушки были словно розы, обрызганные росой. Они несли с собой купальные шапочки, их смех звонкими трелями пронизывал воздух.