В Лондоне этот знаток революционных кровопусканий восхищался необыкновенно оперативным отделом справок и полнотой фондов библиотеки Британского музея, где можно пользоваться богатейшим русским отделом, в том числе книгами, запрещенными в России.

Очень скоро в ленинской России за чтение объявленных вредными книг многие десятки тысяч людей загремят на самые длинные сроки в лагеря и лягут в братские могилы. Что в таком разе молвить о любви Ильича к книге? Любил.

Хвалил он и швейцарские библиотеки — там он, можно сказать, был свой. Пользовался последними достижениями мировой культуры, все было к услугам вождя неограниченной диктатуры, ее беспощадного обоснователя и практика. Нет, он листал книги спокойно, не забывая о перерывах: пил кофе, чай, закусывал булочками, любовался очертаниями гор, с удовольствием дышал свежестью знаменитого швейцарского воздуха. Щурился, собирая мысли — одна к одной и все в доказательство справедливости кровавого слома этого самого общества. Начнем с России, а уж потом непременно доберемся и до этих красот.

Парижской национальной библиотекой будущий диктатор был не удовлетворен из-за бюрократической канители с выдачей книг и потому, что в ней «отсутствовали каталоги за более поздние годы» (тоже ленинские слова).

Это, разумеется, было обидно, ибо именно Франция дала будущему диктатору наиболее близкие схемы неизбежных событий и общее направление движения. Тут все дышало памятью великих социальных потрясений и экспериментов. Всеми порами Ленин впитывал «классику» французских восстаний, в столбики сводил уроки поражений, вычислял будущее боев и столкновений у себя на Родине.

В разных библиотеках Ленин просмотрел свыше 16 тыс. книг, брошюр, статей, периодических изданий, документов, писем… более чем на 20 языках. Впечатляет.

«С тех пор как у нас побывал господин Ульянов, — заявил бывший директор Парижской национальной библиотеки (он посетил нашу страну, и «Правда» 22 апреля 1968 г. донесла до нас почтительный восторг директора на пенсии), — мы не видели человека, который читал бы так много, и вряд ли когда-нибудь увидим».

Это большое утешение для нас: «и вряд ли когда-нибудь увидим».. Да чтоб никогда такого не увидеть!

После октябрьского переворота, верно, не вдруг значительнейшая часть книг оказалась в спецхранах. Доступ к ним имели лишь единицы (особо доверенные ученые и партаппаратчики). Так что нам радоваться обилию и доступности собраний книг, журналов уже не приходилось. Свободная, независимая мысль — как раз на это ополчился ленинизм. Без нее и были лишь достижимы единомыслие и общая восприимчивость к словам пророка-вождя и его хилых последователей. Мысль оказывалась как бы на цепи и обреталась отныне только в строго заданном пространстве.