Ответ можно найти в переписке Льва Николаевича. Писал он тысячи писем, и они составляют десятки томов — для меня они интересней большинства литературных произведений.

Вот письмо графине Александре Андреевне Толстой из Ясной Поляны 7 августа 1862 г.:

«Я вам писал из Москвы; я знал все только по письму; теперь, чем дольше я в Ясной, тем больней и больней становится нанесенное оскорбление и невыносимее становится вся испорченная жизнь… Дела этого оставить я Никак не хочу и не могу… Выхода мне нет другого, как получить такое же главное удовлетворение… К Герцену я не поеду. Герцен сам по себе, я сам по себе (имеется в виду возможность обратиться к Герцену в Лондон за публикацией разоблачений действий царской администрации. — Ю. В.). Я и прятаться не стану, я громко объявляю, что продаю именья, чтобы уехать из России, где нельзя знать минутой вперед, что меня, и сестру, и жену, и мать не скуют и не высекут, — я уеду…

6 июля с колокольчиками и вооруженными жандармами подскакали три тройки к Ясеневскому дому… Судьи и властелины, от которых зависела моя судьба… состояли из какого-то жандармского полковника Дурново, Крапивенского исправника, станового и частного пристава — Кобеляцкого, выгнанного из какой-то службы за то, что он был бит по лицу… Этот самый господин прочел все письма, которые читали только я и та, которая их писала, и мой дневник, который никто не читал… вся поездка в наших глазах не имеет другой цели, кроме оскорбления и показания того, что дамоклесов меч произвола, насилия и несправедливости всегда висит над каждым. Частный пристав и жандарм не преминули дать почувствовать это всем в доме: они делали поучения, угрожали тем, что возьмут, требовали себе есть и лошадям корму без платы. Вооруженные жандармы ходили, кричали, ругались… как в завоеванном крае… частный пристав прочел все, что мне писано и что я писал с 16 лет… Они читали и откладывали подозрительные письма и бумаги… Мало этого, они поехали в другую мою Чернскую деревню, почитали бумаги покойного брата, которые я, как святыню, беру в руки…

Я часто говорю себе, какое огромное счастье, что меня не было. Ежели бы я был, то верно бы уже судился как убийца…

У меня в комнате заряжены пистолеты, и я жду минуты, когда все это разрешится чем-нибудь (то есть Толстой решил защищать неприкосновенность дома. — Ю. В.)… ежели это делается без ведома Государя, то надобно воевать и из последних сил биться против такого порядка вещей. Так жить невозможно…»

23 августа того же года во время маневров войск на Ходынском поле Лев Николаевич вручает в Петровском дворце флигель-адъютанту С. А. Шереметеву письмо для государя императора.