Из Москвы — приказ Совнаркома: немедленно вывезти золотой запас! Республика задыхается без золотого обеспечения. Прут в казну трофеи «женевской» твари: золото, украшения, драгоценности, картины, меха, валюта. Но ничтожно мало это в масштабах всей страны. Каждый день борьбы и строительства новой жизни требует огромных затрат. Наседает со всех сторон мировая буржуазия, душит блокадой. Лишь золото распускает удавку на шее трудового народа. За золото и блокада не блокада: можно купить паровозы — без них сейчас едва теплится жизнь в республике. Еще самые необходимые вещи способственно купить, кто откажет, коли золото?..

Доходит это все до товарища Косухина. Дни и ночи сбивает отряд — ни одного разгильдяя или пьяницы. Каждого новичка сам лично выщупывает по всем вопросам текущего момента. И что ни день, отправляет на железную дорогу своих людей, так сказать, внедряет, чтоб по всему отрезку до Пятой сидели. Должен состав иметь беспрепятственное движение — уголь, вода и все такое подавалось без задержки. Состава еще нет, а уже все готово. Имели такие инструкции все косухинские особоуполномоченные. Хуже нет беды — простаивать: вперед бежать, никаких остановок! Особоуполномоченные должны обеспечить безостановочный ход составу — ни одного затора.

Каждый давал клятву. Что будет в эшелоне (в вагонах), с чем бежит и куда — никто не должен знать, а ежели что, так именем трудового народа…

Каждый имел внушение: пусть жгут, рвут на куски — молчать. Словом, золотой эшелон.

Крепко въелась та ночь расправ: стреляли, рубили, кололи эсеров. Дал зарок Три Фэ: все, что угодно, только не плен. Потому, кроме маузера (этот у всех на виду), носил припрятанный за поясом браунинг — выхоженную, отлаженную машинку. Загляденье, а не машинка. И вытерлись в том месте брюки, истрепалась подкладка, а когда сутками мотался по делам, даже кожу и мышцы набивал, однако не расставался с браунингом. Только выдерни, сдвинь шпенек предохранителя — и восемь пуль-молний за тебя; точнее — семь, последняя, восьмая, — для своего сердца или виска (это уж как рука сладит).

Но не шибко верил браунингу Флор Федорович: а как схватят неожиданно да сведут руки, обшарят? Что ж тогда, терпи пытки, глумления?..

Нет, до одной минутки, самого ничтожного мгновения в памяти та ночь с 22 на 23 декабря восемнадцатого года, когда кончали друзей и товарищей по партии. Тащили из тюрьмы и кололи, рубили, стреляли, а о нем вот и запамятовали.

Завел он по такому случаю перстенек — заказал одному умельцу, Стеша, как говорится, вывела, было у нее с ним дельце… нет, не амурное, конечно…