Часы пробили половину третьего, и Элеонора поднялась, с трудом овладев собой.

— Грета, платье! В три обещал зайти господин Оллард, и я не намерена принимать его в рубашке.

Руки мелко дрожали. Элеонора поднесла к губам чашку, вдохнула травный аромат. Не забыть на ночь добавить лаванды, иначе не уснуть.

— Грета, принеси ещё платье, которое я надевала перед Переломом. Винного цвета, с кружевным воротом.

За лекарем затворилась дверь, и Элеонора скользнула в тёмно-зелёный бархат. Велела повыше подтянуть лиф и доверху застегнуть ворот. Сама расправила складки ткани на животе, отгоняя тревогу. Оглядела себя в зеркале.

— Превосходно. А ты примерь-ка красное. И возьми у меня рубиновый гребень, я всегда носила его с этим платьем.

Глядя, как Грета закалывает перед зеркалом тёмные кудри, Элеонора будто наблюдала, какой она была десять лет назад. Те же плавные движения, точно рассчитанный наклон головы, тот же вкрадчивый голос. Элеонора сама вырастила этот цветок — ещё один ландыш с нежными цветками и ядовитыми ягодами. Несомненно, и злопамятность у Греты была истинно Таллардовская — отчасти взращённая примером Элеоноры, отчасти впитанная с кровью маркграфов, что нет-нет да путались с лекарской семейкой.

— Чуть длинновато, но это поправимо, — улыбнулась Элеонора, когда Грета повернулась к ней — стройная, изящная, неотразимая. — Тебе идёт этот цвет. Платье твоё. И гребень тоже.

— Вы так добры, госпожа.

Грета склонила голову, но Элеонора готова была поклясться, что под чёрными кудрями тоже щёлкают счёты и кругляши тавлута. Вот и хорошо. Пусть гадает, к чему такая щедрость. Это её отвлечёт.

Когда Грета выходила, пряча под плащом лекарскую сумку, пробило три. В дверях она столкнулась с Оллардом; он проводил её взглядом и повернулся к Элеоноре:

— Этак Ардерик ещё долго не поправится! За что вы с ним так?

— Вы всё шутите, господин Оллард! Грета идёт в лекарскую кладовую пополнить запасы трав.

— Помилуйте, какие шутки! Мой ученик до сих пор вздыхает по сей прекрасной деве и жалеет, что она не скрашивает его ночи. Где уж Ардерику устоять.

— Позвольте вам не поверить. Когда мужчина тоскует по женщине, он посылает ей весточки из похода, а вернувшись, не мчится разбирать книги и прочую ерунду, а является засвидетельствовать своё почтение.

— Это моя вина. Я не рискнул наставлять юношу в области, где он многократно опытнее меня.

— И снова вы шутите! А между тем из столицы нет вестей, обозы с зерном не едут… Люди волнуются.

— Ничего, потерпят, — усмехнулся Оллард, устраиваясь в привычном кресле под часами. — Они знают, кто виноват в голоде.