Не хочу и не стану!
Станешь. Будешь. Теперь.
Она приникает к нему властно, и он подчиняется — опять, в десятый и сотый раз…
— Из жалости ты со мной? — спросил Деев много позже, когда они устало лежали рядом, едва умещаясь на диване.
Руку саднило едва заметно, а подвернутая нога и вовсе перестала ныть — боль ушла. И стыд ушел — удивительным образом. В груди было легко. И в голове — легко.
— По расчету. — Белая поднялась и пятерней начала энергично расчесывать сбившиеся кудри. — Мне нужно, чтобы вы до Туркестана эшелон довели. Чем могу, тем и помогаю.
Уж лучше б молчала!
— Не совестно признаваться-то? — Деев хотел обидеться, но обида никак не закипала — на сердце было спокойно и чисто, как телу после жаркой бани.
— Совестно детей посреди ночи будить и револьвером пугать. — Стала перебирать разбросанное по полу исподнее в поисках своего. — И голову на середине маршрута терять совестно.
Нет, не брали нынче Деева ехидные слова — обретенную в душе умиротворенность поколебать не могла даже язва-комиссар.
— Я не потерял. Наоборот, сейчас только все и понял по-настоящему.
— Что поняли?
— Мы возьмем всех детей, кто попросится в эшелон, — вот что! — От простоты и правильности этой мысли его аж подбросило, и Деев сел, потирая чубчик. — И не только тех, кто попросится. Всех, кого встретим по пути. Всех, кого найдем. Всех возьмем!
Комиссар, уже полуодетая, присела обратно на диван и уставилась на Деева:
— И что вы будете с ними делать — в Самарканде? Не примут их в целевой детдом.
— Примут, — ответил прямым взглядом на прямой взгляд. — По бумагам пойдут как голдети Поволжья. Если что — припишем пару имен, проверять не станут.
— Вы что же, не докладывали в Казань о смертности?
Деев только головой покачал: не докладывал. В нарушение всех инструкций и в обход обычного здравого смысла, по слабости характера или еще по какой причине — а не докладывал. Ну не мог он своей рукой вписать в депешу безликое слово «убыль» и поставить напротив безликую же цифру умерших! Не мог.
— Это подлог, Деев. — Строгий взор женщины стал и вовсе прокурорским.
— И ты теперь этого подлога соучастница.