Он втыкает револьвер ей в грудь — ствол упирается во что-то упругое, сильное, вполне телесное.

— Не теперь. — Она кладет прохладные пальцы на его сжимающий оружие кулак и властно тянет вниз.

Деев подчиняется: теперь-то уж ей никуда не деться, пусть покомандует чуток. Она берет его за кисть — как берут капризного ребенка, чтобы вывести из комнаты, — и ведет за собой. Они шагают вдвоем — через вагоны, через площадки, через вагоны, через площадки — и скоро оказываются в какой-то очень знакомой комнате. Большое зеркало ползет вбок, отгораживая пространство и наполняя его лунным светом. Щелкает замок.

— Теперь. — Он снова втыкает в нее револьвер.

— Посмотрите на меня, Деев, — говорит она. — Вы меня узнаёте?

Знакомая женщина стоит перед ним — в накинутом поверх исподнего бушлате. Всклокоченные волосы кудрявятся над макушкой. Одна щека смята со сна.

Он кивает: узнаю. Узнаю тебя, Белая. Да и всё узнаю: и купе наше штабное, и диван в нелепых цветах, и гармошку. Узнаю всё.

Снаружи легонько стучат.

— Как вы, комиссар? — спрашивает фельдшерский голос.

— Полный порядок, — отвечает Белая громко, не открывая купе. — Всем идти спать.

Не сразу, но через минуту шаркают шаги — удаляются по коридору. Голосов не слышно, видно, люди расходятся молча, обмениваясь одними только взглядами.

Стыд накатывает резко — как и боль от заноз в ладони, как и боль в подвернутой ступне. Стыд и боль — одинаковой силы.

Эх, если бы только рядом была Фатима! Тогда бы — упасть на колени, обхватить руками мягкое женское тело и утопить в нем пылающее лицо, утопить этот несносный стыд — подышать судорожно, поскулить от смущения или даже всплакнуть. А сейчас?

Деев кладет револьвер на стол — металл звякает о лаковую поверхность. Затем садится на край дивана и, глядя в пол, зубами выдирает из ладони занозы — в ранках набухают красные капли. А пальцы-то по-прежнему дрожат, будь они неладны!

— Давайте-ка лучше я. — Белая присаживается рядом, берет его подрагивающую руку и так же, зубами, вынимает из-под кожи впившиеся щепки.

Проступающую кровь — слизывает. А поверх — целует долго. И еще, еще.

Нельзя, невозможно — и так уже стыдно, аж загривок пылает!

Не стыдно. Можно.

Позже, после — когда схлынет стыд!

Нет, сейчас, непременно.