Ан нет, слышны — обнаружив, что шут подал голос, басмачи балабонят восторженно: экий выискался! Квакают и каркают на все лады, перекрикиваются, шлепая друг друга мясистыми пятернями по плечам. Делают ставки?

От костров подтягиваются зрители — посмотреть на представление изблизи. Толпятся на земляном краю фонтана рядом с конвойными, тарахтят на своем языке.

Деев поднимает ладонь — высоко поднимает, а все равно как из погреба к зрителям тянется, — и на мгновение гвалт стихает изумленно.

— Но сегодня я не воин, — продолжает в тишине. — Сегодня я везу пять сотен сирот в Са…

Не дослушав, зрители галдят вновь.

И бек не слушает. Подманив пальцем юнца на подхвате, распоряжается о чем-то, и тот кивает усердно, едва голова с шеи не падает.

Один из тринадцати, в шерстяном кафтане на персидский лад и клетчатом тюрбане, кричит зычно в собравшуюся толпу — и та отвечает ему дружным ревом. Как стая птиц перекликается в воздухе. Или гудят духовые в оркестре. Но — о чем гудят?

Все, что остается Дееву, это продолжать говорить, надеясь, что хитрый бек только делает отрешенное лицо, а на деле понимает по-русски хоть малость. И вникает — хотя бы чуть-чуть. И Деев торопится, говорит, пока не внесли по приказу начальника бочку соляной кислоты или еще какую гадость, чтобы усмирить болтливого пленника:

— Сироты эти умирают от голода. Половина их мусульмане, как и ты. Можешь им рубахи задрать и на концы обрезанные полюбоваться. Еще половина такие же крестьяне, как и…

Снова радостный рев: бек вытирает о полотенце руки, жирные после мяса, а полотенце-то — и не полотенце вовсе, а красное знамя!

— Еще половина такие же крестьяне, как и твои дехкане. А многие говорят на языке, похожем на твой. Их всех родили женщи…

Брезгливо смяв полотнище, Буре-бек бросает его перед собой. Остальные тянутся к знамени, едва на куски не рвут, — вытирают руки, самые догадливые сморкаются; возня, хохот, ликование.

— Их всех родили женщины, такие же, как твои жены. А лет этим детям столько…

Истерзанное знамя летит в фонтан, к недоеденному мясу и недоглоданным костям.

Не смотреть на поруганный флаг! Продолжать говорить!

— А лет этим детям столько, что все они могли бы быть твоими детьми.

Чего же хочет от него издеватель? Какая роль отведена Дееву в этом первобытном театре? Очевидно, роль без слов.

За дастарханом балагурят, возбужденные расправой над знаменем. И еще один из тринадцати, в черном турецком кафтане и желтой чалме, вздымает руки и кричит что-то воинственное — и толпа опять отзывается, опять ревом.

Уж не удачный ли бой сегодня отмечают? И не в нем ли добыто это знамя?