Мелькали по краю темные фигуры — сестры. Не лезли в поток — потому как перейти его вброд не получится, а надо ждать, пока схлынет, — и кричали ему что-то, и зажимали рты ладонями. Что ли, плакали? Одна фигура покрупнее — дед.

— Де-е-е-е-е-ев!

Гладил и обнимал — руки, лица, плечи, выбритые макушки, какое же все маленькое! — и прижимал к себе, и отпускал, и гладил новые, долго — пока они не отпустили его. Поток поредел и начал растекаться, еще горланя его имя, свистя, хохоча, скача и размахивая руками. И лишь тогда прорвались к нему сестры.

— Славный вы наш, дорогой, хороший человек! — приникли со всех сторон мокрыми щеками, лбами, тощими ключицами — к его к плечам, груди, спине. — Господи! Живой, целый! — плакали, не скрывая слез и размазывая слезы по его бушлату. — Мы ждали, мы знали! Сынок, товарищ, сыночка!

Деев гладил и обнимал опять — руки, лица, макушки — теперь уже не маленькие, а взрослые, наполовину седые.

Обнимал Фатиму.

Обнимал деда. Вернее, это дед его обнял — сжал по-медвежьи, притиснул к себе и держал, полминуты или даже целую. Деев стоял бы так до завтра — но начал задыхаться и высвободился.

— Там Загрейка, — сообщил фельдшеру.

Подвел к арбе, что уже успела достичь эшелона. Конвойные дожидались около.

— Кто его так? — Буг оглядывал распростертое на тележке искалеченное тельце и белел ноздрями. — Басурмане?

— Не знаю, — честно признался Деев.

— Вот звери. — Буг поднял мальчика и понес в лазарет.

* * *

С Белой не обнимались — жали руки. Молча, крепко. Еще смотрели друг на друга пристально. Иных вольностей себе не позволяли — ни поцелуя беглого, ни даже улыбки, — хотя находились в купе одни. По-настоящему одни: Загрейка не таился привычно под диваном, а лежал на лазаретной койке.

Комиссар сразу принялась докладывать начальнику эшелона, что случилось за время его отсутствия, — но докладывала странно: предельно кратко и опуская подробности, словно выдавала скупую стенограмму. Словно Деев и сам уже все знал.

— Дети и взрослые сыты. Как вы успели заметить, вполне бодры. Кормим дважды в день, рисом. Крупу доставили басмачи, пять мешков, и еще телегу винограда. Также доставили воду, питьевую и для паровоза.

Белая строчила словами, как телеграфная машина. Деев едва успевал укладывать факты в голове.

— Рельсы переложены. Эшелон развернут лицом к Арыси.

Когда успели? Еще вчера вечером стоял Деев перед Буре-беком, умоляя о помощи, а нынче уже — сделано? Задать вопрос не успел: комиссар спешила завершить отчет.

— Все умершие похоронены. Лежачих стало больше, но об этом лучше доложит фельдшер. Эпидемий в поезде не случилось, лазарет работает штатно. Также не случилось побегов и прочих чрезвычайных происшествий. Итоговая численность детей на сегодняшнее утро — пятьсот человек, ровным счетом. Если с младенцем, то пятьсот один. Из них триста девяносто восемь — наши, списочные. Остальные — подсаженные. Эшелон к отправке готов.