Стоял когда-то в Череповце на берегу Шексны каменный двухэтажный дом купцов светлой памяти… Вслух он никогда родовые имена не произносил, боялся сглазу. Просто: Торговатые. Опять же и не фамилия, и не прозвище, а как знак на бляхе. Торговатые, значит богатые. Стоял дом на восемь окон внизу и на двенадцать вверху, с особой башенкой, из которой пароходы видны были на десять верст вправо и на десять влево. Они сплывали вниз по Шексне и поднимались вверх по шлюзам Мариинки, кому-то что-то принося и от кого-то что-то унося. И поэтому рядом с образом Николы-чудотворца кощунственно висел в такой же золоченой ризе образ парохода, писанный одним и тем же богомазом и освященный, наряду с иконой, в одной и той же церкви. Сам Торговатый немало денег заплатил, чтобы заткнуть пьяный ротище богомерзкому богомазу, но все же пошло-поехало по Череповцу и дальше, что Торговатые нового бога на святой престол возвели: Пароход-Пароходище! Святое начальство по сему поводу припожаловало и, пока пило вино да ело стерлядку, ничего не видело, а как трезвело, перстом грозило ненавистному пароходу: у-у, антихрист, быть отлученну от православной церкви и тебе, и дому сему!.. И отлучили бы, не приди из бунтарского Питера сюда революция. Тут уж не до икон стало, люди, как тараканы от мороза, шуганули на четыре стороны света. Разнесла, размела судьба богатый и многолюдный дом Торговатых, дожил до великой войны последний из Торговатых, младшенький. Скитался он по чужим краям, по Сибири и Азии, а с первым военным ветром пошел навстречу ему, поближе к Череповцу и Питеру. Ветер, думал он, на то и ветер, чтобы погоду переменить, худо ли, хорошо ли, а как-то с другой стороны подуть. Старые кости у него от непогоды ломило, но мало он обращал на это внимания, воспрянул духом и помолодел. В дом свой череповецкий сунуться не решился, все больше по малым станциям проживал, вроде и на большой дороге и в то же время в стороне от людей. Одичал он в своих скитаниях, нелюдимом стал. Но кровь в нем жила здоровая, ожила и бойким ключиком забила. Мало ему было дела, с какой стороны и куда стреляли, лишь бы лоб свой не подставлять. Да уж возраст, прости господи прегрешения, такой, что не забреют. Ружья он сроду не любил, а любил из единого грошика светлый рублик сотворять. Как уходил в Сибирь нищим, так нищим и вернулся, а тут сказал сам себе: полно, младшенький из Торговатых, совесть поимей, отца-матерь вспомни, братцев своих, бесследно загинувших, и честь семьи возроди! Голод на край вологодский идет, а ты возьми его, голод-то, под свою руку, как дружка пьяненького, и веди по своей дорожке, да тряси душу живу, как грушу, авось, и натрясется чего, таких-сяких грушенят-грошенят. Да смотри, младшенький из Торговатых, не оступись по дорожке, не поскользнись. Никто тебя не пожалеет тогда, никто добром не помянет. Ну, хотя бы потому, что добра и нет в мире, да и непривычны люди к добру, все больше на зло надеются. Вот и ты крепкую надёжу держи на него, зло под себя стели и сверху, как одеялом, на ночь укрывайся. Больше всего бойся добрых, от них все беды; иди с улыбкой на устах, но без улыбки в душе. О, великий Никола-чудотворец, сотвори чудо, возроди прежний Пароход и аз меня помилуй!