Дела свои торговые он после того подзапустил: немочи одолели, сомнения старческие. Но когда становилось невмоготу, выходил на торговый голодный круг, чтобы для своего удовольствия тряхнуть стариной. Не желая рисковать седой головой, долго он теперь выбирал людей, которых хотел осчастливить хлебом насущным. Так он и заприметил однажды, выйдя поразмяться, донельзя смущенного мужика, по всему видать, бывшего военного, который всю свою офицерскую форму вместе с ремнем продавал. Загорелось ретивое, захотелось хоть раз в жизни офицером побыть, командиром своего танка. С великой щедростью отвалил он за боевую форму, но домой, в свою конуру, не ушел до тех пор, пока не разузнал у сведущих людишек, кто таков человек, продававший самого себя. Верные, кормящиеся возле него соглядатаи сказали, что зря он связался, человек тот в начальниках ходит, как бы чего не вышло… Мало он слушал подхалимов; когда узнал, что следовало узнать, домой поспешил и оделся во все новое, офицерское. Погонов только и не хватало, но при его-то деньгах все это можно было достать. Все же не решился, без погонов красовался перед своей новой, облагодетельствованной подружкой. Генералом ходил тоже по своей, с виду убогой, а внутри царской конуре, воображение подружки распалял, чтобы поласковее была к его старческим немочам. И бедная молодайка, уже неделю кормившаяся на убой, хлеб белый сполна отработала, прямо слезу у него в глазу прошибла. Под такое хорошее настроение, прослышав о гульбе мяксинской, и решил он удивить раздетого догола начальника своей великой щедростью — форму всю по-прежнему сложил и на лошадке в Мяксу отвез. То был голос свыше: не блистай в чертогах, не рядись царем, в рубище царствуй! Времена такие наставали, что лучше быть бедным, чем богатым.

Одев бывшего капитана в капитанскую форму, с чувством исполненного долга, умиротворенный и сияющий, подъезжал он к Череповцу. Как на страшный суд ехал, ничего не боялся. Не испугался и тогда, когда его перехватили двое военных и без долгих разговоров наганы из карманов достали: так, мол, и так, поедем куда следует, трясти тебя, божий убогий человек, будем. Вот наганов он терпеть не мог, сказал, что трясти непотребно, и воспросил еще, откуда сие известно в доподлинности? Они посмеялись над его степенной речью, но любопытство удовлетворили: так и так, мол, старче, женщина, которой ты горы золотые в нощи сулил, неспроста к тебе подбиралась, а вроде как по заданию. Понял он, что песенка его теперь спета, и фальшивым подголоском тянуть не стал. Сказал, что если так, можно и второй танк построить. Они, люди серьезные, опять посмеялись над его наивностью и велели поворачивать лошадь куда следует. Он поругал их, тоже за наивность: какая лошадь, поездом надо ехать! Жалко было животину гнать такую даль. Оставили ее, а сами сели в поезд. Стало быть, конец пришел заветной захоронке. Не страшны ей были в сосновом бору, под броневыми-то листами, ни дождь, ни холод, ни огонь, ни землетрясение, ни пуля, ни бомба, — открыл тайные запоры ласковый и ядовитый язык женский…