Так он думал и так делал. С малого начал, не торопился. Война все ценности земные перемешала, золото в песчинку обратила, хлеб насущный сделала дороже золотишка. На том и строил он свой простой расчет. За горбушку покупал, в другом месте на ту же золотую безделицу у жадных людишек десять горбушек брал и пускал все снова по кругу. Как понял он, хлеба в такой великой стране было пропасть, умей только этот хлеб найти да в руках удержать, чтобы другие, более изворотливые люди из рук не вырвали. Но не зря же и старый Торговатый по всей Шексне и Волге хлебом торговал — все передалось младшему и на злости, как на хороших дрожжах, пшеничным пирогом взошло. Дурные люди голодом себя морили, а умные калачи ели и сладким вином запивали. По великой дороге, идущей с Урала через Вологду и Череповец, везли к Питеру несметные богатства, если сквозь стенки вагонов смотреть. О, какие неисчислимые миллионы ехали в грязных, пропыленных товарняках! Кто умел считать, тот не ошибался; знал младший из Торговатых, что делал. Пусть и малая часть утрясалась по дороге, но и это малое таким золотым звоном звенело, что душа от радости распахивалась, ликовала: да, да, придет и светлый день Торговатых! Нет, не крал он по вагонам, не сквалыжил по мелочам — он просто оказывался там, где жадные людишки заводились.

Так он жил, так он тоже воевал — с голодом и нищетой беженской, которая несла под рубахами, вместо крестов, самое заветное и ценное, дай ей только поесть. И он поесть давал, он многих спас от голодной смерти — да вспомянется и зачтется ему на страшном суде!

Все было теперь у него: и хлеб, и вино, и женские утехи на старости лет. Но с некоторых пор стали его одолевать сомнения. Прискучила жизнь на колесах, надоела любовь покупная, помолиться захотелось за российскую победу над ворогом. Немца он, как и всякого пришлого голоштанника, не терпел, потому, наверно, и не перебежал, хотя по лесистым да болотистым волховским местам мог бы со всем своим нетяжелым богатством и на ту сторону перебраться, чтобы пошире развернуть дело Торговатых. Не убежал, его святая воля не пустила! И чем дальше шло время, тем сильнее на молитву позывало. А молитва его была простая: сохрани и помилуй, дай спокойно умереть на своей земле! Чувствовал он: не покончить ему жизнь законной смертью, если в грехах не покается. Люди, от которых его судьба зависела, не попы, тайной десяткой от них не откупишься, на исповеди не соврешь. Все сыщут, до всего дознаются. Страху он и сейчас, на последнем году войны, не имел, а возымел, еще больше укрепил прежнее желание: со святыми упокой в бозе почить на своей земле! Под гнетом неминучей таким он российским защитником стал, что в один прекрасный день вскрыл заветную захоронку, сделанную из бронированных листов, в сухом сосновом бору, и сказал себе: танк построю, чтобы палил по пришлым голоштанникам! Читал он газеты, слышал на дороге солдатские разговоры, сам видел именные танки, которые везли с Урала. С тем и отправился в Череповец, где можно было сдать золотые червонцы в обмен на танк, — знал он, сколько танк стоит, точно рассчитал. Не хватало разве что на снаряды, ну, да это уж пускай за свои денежки купят, он и так заветную захоронку наполовину опустошил. Размышляя о своем великом деянии, все же с опаской нес золотишко: по-первости спросят, кто такой и откуда, а по-другости, и война к концу шла, танков настроили и надарили, видать много, если они голоштанников так далеко угнали. В банк постучался робко, но самого главного начальника уверенно потребовал: сидел он к тому времени уже в своем родовом танке, под броневой защитой, как и его грешное золотишко. Думал, просто и коротко обменяет подвешенный на шею, вроде удавки, мешочек на хороший непробойный танк — и со спокойной совестью поставит в здешней, церкви свечку. Но расспросы начались, записи в толстущих книгах, люди военные поприходили, не отвертишься. И тогда без обиняков заявил он, кто и откуда родом, сказал, что золотишко было отцом припрятано, а он нашел захоронку отцовскую и, не желая пользоваться народным богачеством в годину бед, передает его для победы над ворогом. Только, без робости в голосе заявил, надо ему танк, а самолет не надо; танки по земле ходят, самолеты, поди, и падают. Просит и заклинает, чтобы непременно танк был и чтобы без имени — пусть имя будет единому господу богу известно! Люди, принимающие деньги, всего за эти годы, конечно, насмотрелись, всяких праведников и грешников, золотишко в конце концов оприходовали и бумагу соответствующую выдали, где была прописана его истинная фамилия. Передавая золотишко, поцеловал его, бумагу спрятал в пустой мешочек, на всякий случай, и опять, легонький теперь, на шею подвесил. В ясный это было, хороший день.