В те дни я не понимала, как унижаюсь. Это было естественно в моем положении, фрейлейн Хильда была моим спасением.

Но однажды она пришла домой раньше времени и застала меня в слезах. Я вспоминала дедушку, и тоска разрывала мне грудь. «Что случилось, дуреха!» — спросила она. Я рассказала ей о дедушке, о его смерти. Тогда фрейлейн Хильда рассвирепела и впервые побила меня. «Ишь ты, — кричала она, — я хорошо отношусь к ней, даю ей жрать, а она тоскует по мертвым старым жидам!» Взбешенная Хильда открыла для себя, что у меня есть и другие чувства, кроме унизительной признательности к ней, что у меня были родители, дедушка, личные воспоминания. То есть что я — человек. С той минуты ее словно подменили. Она нарочно унижала меня, била без всякого повода, и я стала бояться ее. «Я отправлю тебя туда — таскать камни с утра до ночи, чтобы ты там загнулась, раз не довольна здесь!»

Мне иногда даже хотелось этого, но она никуда меня не отправила. Она мучила меня и стала находить удовольствие в истязаниях. И подозревала, что я притворяюсь, безропотно все перенося. Ни за что ни про что она била меня по лицу и говорила: «Признавайся, ты в душе проклинаешь меня, тебе самой хотелось бы дать мне пощечину, ты мечтаешь о моей смерти!» — «Нет, фрейлейн Хильда!» — «Врешь, мерзавка… Знаю я вас, дегенератов…» И снова била меня. «Признавайся, что ненавидишь меня!» — «Нет, — кричала я, — я не ненавижу вас». — «Значит, любишь меня?» — «Да, фрейлейн!» — «За что? За то, что и бью тебя, неблагодарная скотина? Ничего, скоро будешь обделываться, едва заслышав мои шаги».

От страха, от постоянного ужаса я опять отупела, Стала путаться, сбиваться в делах, и это приводило к новым наказаниям. Я прожгла утюгом ее блузку — разразилась страшная буря. Но любопытно, что после этого она успокоилась. Убедилась, что я дегенератка, идиотка, ничтожное существо, которое даже побоев не чувствует. Она, дескать, превосходит меня во всех отношениях, она высшее существо — сознание этого льстило ее самолюбию.

Она убила бы меня в день освобождения, но я спряталась под кровать, и она, не найдя меня, в страхе удрала куда-то.

Пауль Дунка потрясенно слушал ее. Хермина умолкла, посмотрела на него и сказала:

— Ты такой же, как та фрейлейн, и я ненавижу тебя. Ты будешь пользоваться моим телом, и ничем больше, не моей любовью. Я ненавидела тебя, когда ты обнимал меня, ведь я знала, что ты думаешь только о себе, только о своем удовольствии. Вы все одинаковы, все. Я поняла это и освобожусь раз и навсегда. Никаких чувств. Вещи вам нужны, одушевленные вещи, вот и пользуйтесь вещами.