Октавиан Григореску не обратил на обстановку кабинета никакого внимания. Ему предстояло решить уйму вопросов, и он решал их где придется: здесь, или в скромной комнатенке на окраине города, или в железнодорожном вагоне, или во дворце. Теперь он олицетворял власть, но никак этого не выказывал, не подчеркивал какими-либо внешними признаками поведения, а вел себя так же естественно, как обычно.

— Я проголодался, товарищ Дэнкуш, — сказал он. — Не ел с самого утра, а теперь уже за полночь.

Дэнкуш вышел, чтобы достать чего-нибудь съестного, и не нашел ничего, кроме хлеба и домашней колбасы у Кати Ланга. Григореску расстелил на столе большой лист бумаги, вытащил из кармана перочинный ножик и нарезал колбасу тоненькими, экономными ломтиками, как крестьянин в поле.

— Ешьте и вы, — предложил он Дэнкушу.

— Нет, я не голоден, — ответил тот.

Григореску сделал жест, означающий — как вам угодно! — и спокойно принялся за еду.

— В самый раз бы теперь пивка, но где его возьмешь в такой час? Сойдет и вода. — Он прошел в соседнюю маленькую комнатушку, где был умывальник, и напился из горсти.

Вытер ладонью губы, сел за стол, вытянув ноги вперед. Он чувствовал себя хорошо, усталость прошла.

— А теперь — за работу. Дел у нас хватит на всю ночь.

— Товарищ Григореску, — произнес Дэнкуш, — я очень сожалею о тех ошибках, которые допустил сегодня, и в особенности о том, как вы правильно заметили, что довел все до такого состояния. Если бы я вовремя принял меры, то не погибли бы эти люди, ночью и сегодня днем.

— Не терзайтесь, товарищ Дэнкуш. Может быть, иначе и не вскрылся бы нарыв. Я лично приехал, должен сказать правду, чтоб наказать вас, прибегнуть к крутым мерам и успокоить префекта. Не столкнись я лично с народом, остался бы при своем мнении. Однако дело приняло другой оборот: тут или соглашайся, или давай отпор, разгоняй силой, — а это решительно невозможно.

— Вы отлично разобрались в ситуации, — с искренним восхищением сказал Дэнкуш.

— Как же тут не понять, если стоишь перед угрозой политической забастовки? Даже если бы Карлик и префект были ангелами, нам все равно пришлось бы отделаться от них.

Октавиан Григореску понимал настроение масс иначе, чем Дэнкуш, то есть он не робел ни перед чем, тогда как учитель, хоть и был сыном крестьянина-бедняка, подобно многим искренним интеллигентам-демократам, как бы чувствовал перед народом какую-то вину. Сколько бы он ни пережил, через какие бы трудности ни прошел, он все же жил иначе, чем люди из народа. А Григореску сам был из народа и умел просто войти с ним в контакт, не идеализируя его.