Так они дошли до ворот дома Дунки и вошли в комнату, где, как обычно, в кресле сидела старая госпожа, одетая во все черное, и медленно перебирала в руках четки. Ее лицо было изжелта-белым, как пергамент, а глаза — пустые. В то утро к ней не приходили воспоминания. После долгих лет она вновь жила настоящим, полным треволнений и скорби, — она была уверена, что больше не увидит сына. «Зачем я дожила до этого часа? Почему не умерла давно? Теперь неведомо когда и как…» Она не сомневалась, что умрет совсем иначе, чем умерла бы тогда, когда условности привычного уклада защищали ее от жизни, мешали ей видеть дурное, о котором она лишь догадывалась в короткие минуты неожиданных бед, обычно скрытых повседневностью.

У нее перехватило дыхание, когда Пауль и Хермина, нежно держась за руки, появились на пороге. Этого она никак не ожидала, настолько не ожидала, что подумала: «Вот еще какое испытание я должна пройти. Я схожу с ума, и желанное представляется мне явью!»

— Мама, — сказал Пауль, — это Хермина, ты ее полюбишь, как родную дочь. Что бы со мной ни случилось.

Хермина вспомнила свои прежние, давно забытые привычки и сделала глубокий реверанс перед этой очень старой женщиной, так, как ее учила гувернантка, мисс Мелинг, строго соблюдавшая этикет времен королевы Виктории — по ее мнению, образец хорошего тона. Она лишилась своей иронической уверенности — единственной до этого утра опоры, когда больше не на что было опереться на свете. Она вновь оказалась в окружении того внешнего мира, условий которого надо было придерживаться не только для того, чтобы выжить.

«Случилось чудо! Случилось чудо!» — кричало все в душе старой госпожи Дунки, и она обняла это чудесное существо, возвратившее ей сына, спасшее его от гибели.

— Ты прекрасна, как ангел, моя дорогая. Уж не ангел ли ты на самом деле? — спросила она и, чтобы удостовериться, что все это происходит наяву, не довольствуясь свидетельством слабых старческих глаз, протянула к ее лицу худые дрожащие пальцы и ощупала его, уловила нежный, как у персика, пушок, делающий кожу щек бархатистой, приятной для осязания. — Ангел, неужели ты ангел?

— Нет. Я не ангел. Я просто женщина, — ответила Хермина и взяла в свои нежные, тонкие руки высохшие старческие пальцы.

— Была и я когда-то так же красива, как ты, — сказала старуха. — Очень красива, стройна, не пополнела даже, когда родила пятерых, одного за другим. И ты роди ему много детей. Не бойся, не станешь от этого некрасивой. И если не вы, то пусть они или ваши внуки научатся жить. Трудно этому научиться, ох как трудно. А бывает, научишься — уже поздно. Дай бог вам, уже немало горя хлебнувшим, не опоздать…