Воображение лихорадочно работало, и ему в тоске по Хермине стало казаться, что он напрасно пришел сюда, его здесь уничтожат, и его бессмысленная гибель лишь приплюсуется к длинному ряду преступлений, к которым и сам он был причастен. Лучше было скрыться, уехать с Херминой куда глаза глядят, никого и ничего не знать и чтоб его тоже никто не знал. Он извелся, весь покрылся холодным потом, его охватило чувство бессилия и унижения. И как бывает в подобных случаях, впал в какое-то состояние ребячества; найдя в кармане огрызок карандаша, один из коротких химических карандашей Карлика, он написал на пыльной стене строки из Гейне, которые еще до него вспомнил один узник, когда-то принимавший участие в казни свергнутого революцией царя. Но на сей раз эти строки не имели никакого отношения к нему:

Он, Пауль, не был свергнутым царем. Его убийство было бы лишь звеном в цепи преступлений, покрывающим другие преступления, которые в свою очередь покрывали прежние. Ему пришли на ум эти строки только потому, что место, где он находился, было грязным, как все судебные места, к стенам которых прилипает вся неприглядная подоплека жизни.

Потом он приписал другие стихи, ни с чем не связанные, кроме неизъяснимого желания жить, которое мучило его все это время, из-за которого он лишился внутреннего равновесия.

Его смерть будет напрасной, его убьют, как дурака. Ради чего он пожертвовал Херминой? И он снова прислушивался к шумам, пытался расслышать крики истязаемой женщины и почти слышал их в своем лихорадочном воображении.

В этот момент его пригласили войти в кабинет прокурора Мани, который спокойно ждал, глядя на него исподлобья. Пауль Дунка с ходу нервно и быстро заговорил:

— Прошу вас отпустить эту женщину. Она не виновна и муж ее тоже Месешан убил столяра по приказу Карлика, чтоб спасти своих людей. Они совершили преступление на вокзале, и Месешан, понимая тяжесть положения, потребовал, чтобы банда выдала их ему… С риском для себя я свидетельствую об этом, я знаю, как планировалось преступление, присутствовал при его совершении, пытался защитить бедную женщину, но не довел дело до конца, чтобы они не поняли, что я единственный свидетель, способный раскрыть преступление. Прошу вас дать приказ об освобождении этой женщины.

Прокурор Маня с некоторым удивлением смотрел на него; отметил его возбуждение, лихорадочное дрожание рук, дрожь в голосе. Но ничего не ответил, хотя и понял, что адвокат не знает о происшедшей перемене ситуации. Он взял лист бумаги и спросил:

— Ваше имя, фамилия, профессия, адрес?