— Элби? — сказала она. — Ты что делаешь?

— Замерзаю, — ответил Элби.

— Так перестань. Пошли в дом.

Увязая в мягком снегу, покрывавшем лужайку, она наконец добралась до него.

— Я слишком укуренный, — сказал Элби.

Вокруг каждого фонаря на улице, каждого светильника на крыльце мягко искрился снежный нимб. Все остальное тонуло во тьме.

— Никто не заметит.

— Заметят, — уперся он. — Я укурился в хлам.

— Ты же не можешь остаться тут.

Франни начала дрожать. О чем она вообще думала, выходя без пальто.

— Могу, — ответил он.

Голос у Элби был мягкий, невесомый — снежный голос.

Франни шагнула между кустами самшита, готовясь поднимать Элби. Он был выше ее ростом, но тощий, и потом, не станет же он отбиваться. Но как только оказалась рядом с ним, поняла, чем ему так приглянулось это место: ты отсюда видишь всех, а тебя самого не видно. Карниз крыши большей частью закрывал их от снега. Теперь Франни почувствовала идущий от Элби запах травки, сильный и сладкий. Они иногда выпивали вместе, иногда курили сигареты, но до травы дело пока не доходило. Пока.

— Пусти-ка меня, — сказала она.

И тогда Элби поднял руку, не сводя глаз со снега, и она устроилась рядом с ним. Спальный мешок был набит пухом, и, когда они завернулись в него вдвоем, стало заметно теплее. Так они и сидели, привалившись спинами к кирпичной стене дома, а прямо перед ними возвышалась колючая изгородь. Они смотрели, а снег все падал, и падал, и падал, пока им не стало казаться, что это они падают.

— Я скучаю по маме, — сказал Элби.

В тот единственный год, когда они были очень близки, он произнес эти слова лишь однажды, и только потому, что совсем укурился.

— Знаю, — ответила Франни, потому что и вправду знала.

Она точно это знала, и поплотнее укутала их обоих спальным мешком, и они так и сидели вместе, пока у нее не онемели ноги и она не сказала, что пора зайти в дом.

— А я уже давно ног не чувствую, — ответил он. Они обнялись, чтобы не свалиться. Парадная дверь была заперта, так что они прошли по подъездной дорожке, волоча за собой спальный мешок. Мать Франни уже ушла из кухни, но из-под двери в кабинет Берта все еще пробивался свет.