– Никакая это не беседа. Думаю, вам лучше уйти, Филип.

Он положил ладони на ее обнаженные плечи и ровным голосом произнес:

– Вы считаете, что все зашло слишком далеко?

– Да! Да, считаю!

– И вы не хотите, чтобы мы решились на то, о чем потом пожалеем?

– Разумеется, не хочу, – она попыталась произнести эти слова решительно и непреклонно, но выражение восхищенного и нежного внимания в его глазах, к которому она уже успела привыкнуть, исчезло, и она так и не смогла понять, чем оно сменилось. – И потом, я же вам сказала: ни в коем случае нельзя разбудить маму.

Во время последовавшей краткой паузы она успела подумать о том, что в квартире совершенно тихо и что никто не услышит ее, даже если она закричит, а потом увидела, что он очень зол и улыбается.

– Ах вы маленькая лгунья! Ваша мать звонила мне сегодня утром, просила переслать рецепт ей по почте. Вы же могли еще сегодня уехать к мужу, так? Но не устояли перед искушением провести за игрой еще один вечер! Вы очень красивы, моя дорогая. Но более эгоистичного существа, чем вы, я в жизни не встречал. Вы же всегда знали, в чем ваша сила, вот только понятия не имели, в чем ваша слабость: значит, самое время узнать.

Одним точным и внезапным движением он подхватил ее на руки, унес в гостиную и бросил на диван.

Затем последовало несколько часов, которые до конца жизни она вспоминала с ощущением двоякого стыда. Стыд был отчасти привычным оттого, что это вообще произошло, и отчасти – более реальным и предательским: за то, что ее сопротивление было лишь видимостью, за то, что она полностью погрузилась в нечто, не имеющее никакого отношения к плотской любви, известной ей до сих пор. Потому что он не обольщал ее нежными словами, не вымаливал у нее любовь – он вообще ничего не говорил. Он просто стремился пробудить в ней сексуальность прикосновениями, внимательно наблюдая за реакцией. Много лет спустя, когда она увидела в каком-то французском фильме, как один из грабителей в банке нащупывает верную комбинацию цифр на кодовом замке сейфа, она узнала это пристальное, бесстрастное внимание и кончила, покраснев в темноте. Как только он узнавал, что возбуждает ее, он пользовался этим знанием, и она, всегда бывшая подательницей милостей, превратилась в просительницу, а он вел ее от начального протеста до податливости, пока ею не овладела страсть, сдерживался, доводя ее до исступления, чтобы услышать, как она бесконечно молит его. Несколько часов спустя, когда этот процесс возобновился и завершился несколько раз, она, должно быть, уснула, потому что, проснувшись, вдруг поняла, что она одна, укрыта одеялом, и лампа все еще светит на шатком столике в углу комнаты, тусклая в сером утреннем свете.