Полли застыла неподвижно. Ее сердце колотилось так отчаянно, что казалось, оно сейчас выскочит из тела. Начиная спускаться с дерева хорошо знакомым путем, она не рассчитала движения и сильно ободрала голень, чтобы не упасть. А когда захотела поплевать на ногу и стереть кровь, оказалось, что во рту совсем пересохло. В ее воображении возникали ужасные видения: этот сад, только вместо деревьев – почерневшие головешки, земля – раскисшая грязь, ночью слышны стоны несчастных раненых, – «только я их не услышу», – думала она, – к тому времени я буду уже мертвой от бомб и газа». А в Лондоне еще опаснее – ведь это очевидно, иначе тетя Рейч не плакала бы, – но по ошибке бомбами могут забросать и другие места. Но Лондон… папа… Оскар! Обязательно надо попросить папу привезти с собой Оскара завтра вечером… если он будет, завтрашний вечер. Боже, надо уговорить их приехать прямо сейчас, немедленно! Она вскочила и бросилась к дому, не разбирая дороги.

Дозвониться папе в контору не удалось: его не было на месте, и она попросила передать, чтобы он перезвонил мисс Полли Казалет. Потом подумала, стоит ли рассказать обо всем Клэри и спросить ее мнения, но у Клэри зудели волдыри и ей хотелось только одного – чтобы с ней нянчились, а для детских игр ситуация была слишком серьезной. Во всяком случае, дети ничего не знали, при них об этом не говорили. Значит, выяснять надо у взрослых. Она попробовала расспросить мистера Йорка, когда тот привез с фермы молоко вечерней дойки, и он сказал, что никогда не доверял немцам и до конца своих дней не собирается. Спросила у миссис Криппс, которая, кажется, читала газету, сидя на скрипучем плетеном стуле, и услышала, что войны – пустая трата времени всех и каждого, а у нее найдутся дела и поважнее. А на прямой вопрос о том, сказано о войне в газете или нет, ответила, что не верит ни единому слову из тех, что пишут в газетах. Наверное, подумала Полли, о войне не говорят и в присутствии прислуги: «pas devant les domestiques» – «не при слугах», как иногда предупреждают мама и тетя Вилли. И она попыталась расспросить маму, которая пришивала матерчатые бирки с фамилией к школьной одежде Саймона, устроившись в дневной детской, рядом с Уиллсом, который сидел в манеже, пускал слюни и хмурился, глядя на два зажатых в кулачках разноцветных кубика. К этому времени Полли уже научилась действовать хитрее, поэтому начала издалека: почему мистер Чемберлен не встретился снова с Гитлером, а мама ответила, что потребовалось многое уладить. А если Гитлер очень захочет войны, он просто возьмет и устроит ее, да? Мама объяснила, что не все так просто (причем Полли заметила, что вид у нее стал растерянным), и почти с облегчением спросила в свою очередь, что у Полли с ногой. И велела промыть в ванной, а потом принести йод и лейкопластырь. Уму непостижимо, поднимать шум из-за каких-то мелочей вроде ноги, когда каждую минуту может вспыхнуть война, устало думала Полли, делая, что ей было велено. Потом ей пришло в голову, что, видимо, мужчины, которые в конечном итоге развязывают войны и сражаются в них, не говорят о войне в присутствии дам. Оставался только Бриг. Он сидел у себя в кабинете, где, как обычно, пахло геранью и сигарными ящиками, и изучал через лупу огромную книжищу, разложенную на столе.