С первой минуты я возненавидел обложку, на которой красовался разорванный пополам газетный портрет Хайдля: лицо его присутствовало и отсутствовало одновременно. Я возненавидел этот неопределенный дизайн, в какой-то степени пригодный для триллера, а в какой-то – для мемуаров; мне был ненавистен весь неопределенный, призрачный вид этой книги, каким был и сам Хайдль. Понравилась же мне одна-единственная деталь, против которой я в свое время боролся как мог, – мое имя значилось не на обложке, а только на корешке, да и то едва различимым шрифтом: ЗИГФРИД ХАЙДЛЬ при участии Кифа Кельманна.

Но мое облегчение быстро сменилось паникой, как только до меня дошло, что мое имя, пусть и набранное петитом, отныне будет ассоциироваться с этим изданием, о котором совсем недавно я мог только грезить. Меня тревожил неизбежный позор – результат моего участия в таком примитивном, во всем посредственном издании: мягкая глянцевая обложка, дизайн, намекающий на острый сюжет, дешевая, грубая, как половая тряпка, бумага, широченные поля и отбивки, призванные создать видимость большого объема, чтобы чахлая неправдоподобная байка смахивала на солидную, убедительную драму. Вид книги полностью отражал ее ближайшее будущее: она грозила стать однодневкой – недолговечной, одноразовой. Забытой. Единственная рецензия, которую при других обстоятельствах я счел бы оскорбительной, поступила от организации под названием «Кредо мое – не поощрять жулье». Впрочем, авторы зря старались: вряд ли нашлись бы желающие прочитать эту книгу.

Пустой рассказ мозолит глаз; да это и рассказом нельзя было назвать. Мне стоило немалых усилий пролистать этот опус; в нем виделась только мешанина из лжи Хайдля и моих измышлений, нигде не перераставшая, вопреки моим усилиям, в достоверное повествование. Мой стиль – в силу самонадеянности я все еще переживал из-за подобных неудач – был то невнятно-унылым, то буквалистским, то нарочито аффектированным, и моя цель – сделать образ Хайдля притягательным, чтобы читатель проглотил книгу от корки до корки, – обернулась иллюзией. Книга, одним словом, воспринималась как провальная.

Экземпляр вернулся в коробку. Бо смотрела мульт-фильмы. Близнецы ревели. Сьюзи, которая только что закончила их кормить, совершенно вымоталась. Я их перепеленал, отнес в машину и закрепил детские переноски рядом с коробкой сигнальных экземпляров, а затем поехал на вершину Макробиз – Галли, откуда и выбросил коробку в море. Снизу взметнулась стая чаек, как растревоженный пепел потухшего костра.