Не исключено, что во мне говорила ревность или зависть, жадность или голод, амбиции или неудовлетворенность; а может быть, и незнание тех материй, которые не описаны в книгах. Определенный недостаток внимания к реальности, скажете вы, к ее важным составляющим, к тем качествам, которые люди вроде Сьюзи изо дня в день носят в себе, в сердце, но в лучшем случае они обозначаются лишь намеками, так и не получая названий.

В тот вечер, перед сном, она сказала, что любит меня, а я замешкался с ответом; у нее на лице отразилась мука, а для меня в тот миг любовь значила совсем немного, и я уже не был уверен, что знаком с этим чувством. Я все еще принадлежал к миру Сьюзи, но уже соприкасался с другим миром, миром Хайдля, и она, видимо, почувствовала, что я ухожу от нее в этот мир, похожий на клин, на топор, на снаряд, способный разъединять, способный ломать предметы и таких людей, как мы.

Но она поначалу решила, что причиной тому стали книги, и я сам поначалу думал точно так же: мир книг.

Да пропади он пропадом, сказал я. Что он есть, что его нет.

Как будто у меня был хоть какой-то выбор. Как будто мы через это уже прошли, как будто мы это преодолели. Но на меня повлияли не книги. А смерть Хайдля. Она и составляла другой мир.

Я ради тебя готова на все, сказала Сьюзи. И так будет до самой смерти. Не сомневайся.

Усомниться было невозможно, и я знал, что никто и никогда не предложит мне такого дара, но этого оказалось недостаточно – мне уже всего стало недостаточно. Я начал что-то говорить, но осекся. Все мы слишком много говорим – о непрочувствованном, о необдуманном. Ищем резоны и символы там, где их нет. Строим миры из причин и следствий, думая, что найдем объяснение и сумеем его понять, хотя и ужаснемся миру, которым правит случайность и хаос. Пытаемся убедить других и уговорить себя. И думаем, что все должно быть наоборот. Сколько ни размышляй – мудрости от этого не прибавится. Сколько ни узнавай – знание не принесет покоя. А не находя ни мудрости, ни покоя, мы слышим: нужно смириться и безропотно переносить смирение. Но как быть, если знания не существует, равно как принятия и безмятежности? Вот что не давало мне покоя.

Через пару дней она сказала то, чего я предпочел бы никогда от нее не слышать:

Уходи. Жизнь коротка.

В этих словах не было утешения. Хотя нам предстояло еще решить кое-какие вопросы, с этого момента мы двигались разными курсами. Но расставание шло с самого начала.

5

Когда книга вышла из печати, я ее возненавидел. Сам не ожидал, что моя ненависть будет настолько жгучей. Получив картонную коробку с двенадцатью типографскими экземплярами, я поставил ее на кухонный стол. Покружил, наверное, с час, если не дольше, время от времени выбегая на улицу и возвращаясь; разглядывал коробку с чувством, в котором наконец распознал страх. Это было позорно. Разрезав клейкую ленту, я откинул клапан. В коробке среди бумажных обрезков лежали эти книги. Одну я вынул. От взгляда на нее, от прикосновения на меня накатила легкая дурнота. Вероятно, ее вызывало знакомое ощущение, которое, считай, каждый раз возникало у меня в присутствии Хайдля. Это было вроде неистребимого запаха и привкуса курятины, который остается во рту, хотя в животе начинается бунт. Вечерами в квартире у Салли я долго стоял под душем, чтобы смыть этот запах и избавиться от дурноты.