Нина Федоровна, между прочим, печется о семье не из десяти, а только из девяти человек: господин пастор, глава семьи, остался в городе. Там он сам убирает постель, сам готовит еду, исполняет свои обязанности духовника и представителя интересов немецких военнопленных. И пока хоть одна душа приходит в церковь, по воскресеньям отправляется служба. Но если напрасно «звонят» – на самом деле у протестантской церкви в Москве нет ни колоколов, ни башни, если бы над входом не было креста, никто бы вообще не знал, что это церковь, – то они ждут четверть часа после начала службы, и Павел Иванович говорит, что проповедовать и играть для пустых скамеек они не станут: закрываем лавочку до тех пор, пока не кончатся каникулы!

Город по воскресеньям словно вымирает: все, кто только в состоянии себе это позволить, на дачах. А на даче – солнце, мир, покой. Играют в теннис. Ходят купаться в пруду на маленькой лужайке у леса, которая напоминает садик пасхального зайчика. Или идут по грибы, если накануне был дождь, приносят домой полную корзинку превосходных свежих боровиков. Совершают дальние прогулки по окрестностям. Можно гулять, где хочешь, даже через железнодорожную насыпь перейти, по ней можно ходить и по верху. В Швейцарии, по крайней мере, в немецкой ее части, решили бы, что перед ними сумасшедшие, в лучшем случае покрутили бы пальцем у виска, а тут никто ничего не говорит, ведь, как уже упоминалось, железная дорога в России – что главная улица. Или идут кататься на лодочке, по речке, которая, спустившись с горки, змейкой извивается в лугах. А можно просто лежать в гамаке и в московском небе угадывать дальние глубины. Там клубятся таинственные потоки будущего – и никто еще не догадывается, что они сидят в самом кратере вулкана, готового к извержению.

Когда сотрудники «International Trading Company» в понедельник после обеда по обыкновению посиживали или болтали стоя, помощник бухгалтера Иван Михайлович как раз задал Ребману щекотливый вопрос, не хотел ли бы тот лучше быть русским, чем простым швейцарцем. Вдруг прибежал Андрюша и выпалил:

– На Мясницкой громят! Погром!!!

– Кого громят? – недоверчиво спросил упаковщик Карягин.

– Все, что немцам принадлежит и по-немецки называется. Сейчас они как раз у Вальдемара Бауэра.

– Но он же балтийский, то есть русский! – кричит Ребман, надевает кепку и выскакивает из дому.

На Мясницкой неразбериха, не протолкнуться. Двери всех магазинов раскрыты настежь, изо всех окон густо свисают головы зевак, словно ягоды виноградной грозди. Слышны крики, вой, удары, треск, стук. Вдали, со стороны Лубянской площади, движется толпа с портретами царя, по мостовой разбросаны зеленые, голубые и розовые стеганые одеяла, разодранные подушки и другое постельное белье, летающее по ветру и повисающее на трамвайных проводах. Из-за летающих повсюду перьев даже кажется, что посреди жаркого лета вдруг пошел снег.