Кто «не расслышал», тому свистом нагайки прочищают уши.

Через несколько домов находится представительство поставщика немецких кассовых аппаратов. Прямых поставок они больше не осуществляют, и сам представитель компании, тоже не немец, а русский, даже поставщик императорского двора, о чем свидетельствует царский орел, в виде рельефного орнамента украшающий каждый аппарат. Но продукт ведь немецкий, хоть и ввозится через Швецию, об этом студенты хорошо знают:

– Громи, давай!

В мгновение ока на улицу полетели тяжелые, из кованого железа, кассы, одна, перевернувшись в воздухе, ударилась о мостовую орлом, и тот повис, как на ниточке; другая упала на правый, третья – на левый бок. И каждый раз, когда императорский символ – который обычно почитают как самого Господа Бога – разбивается на кусочки, толпа вдохновенно орет «у-у-у-ра-а-а!»

И царь Николай Александрович смотрит на все происходящее с хоругви, которую несет студент, и даже не поморщится.

Есть и другие наблюдатели за тем, как тяжелые кассы вместе с императорским двуглавым орлом одна за другой совершают дугообразный полет: в переулке стоит целая сотня казаков. В плоских бескозырках, надетых набекрень, молча, с неподвижными лицами и с оружием наперевес, восседают они на конях, но с места не двигаются.

Вдруг один зевака обратился к Ребману:

– Скучно здесь, пойду лучше в центр, посмотрю на Тверской или на Кузнецком мосту, что там творится, а то здесь просто детские забавы.

И с этими словами он вскочил на подножку следующего трамвая.

Ребман к нему присоединяется: «Еще грубее, чем здесь? Это я должен сам увидеть!»

Сначала он идет на Кузнецкий мост. Здесь находится музыкальный магазин Циммермана, еще более огромный, чем у Идзиковского в Киеве или у Хуга в Цюрихе. В нем все можно приобрести, от губной гармошки до самого дорогого рояля Стейнвей, даже скрипка Страдивари у них имеется.

И здесь тоже народу – хоть по головам иди. Но тут уже хорошо поработали: на тротуаре перед магазином, у которого Ребман своими глазами видел и Рахманинова, и Скрябина, теперь валяются горы разорванных полусожженных нотных тетрадей, разбитых гитар, мандолин, балалаек, аккордеонов, скрипок, флейт, кларнетов, растоптанных и покореженных труб, тромбонов и фаготов.

Теперь подошла очередь «тяжелой артиллерии». «Внимание!»– раздался голос из окна с двойными стеклами в пятом этаже и показался хвост блестящего, чернолакированного рояля. Но дальше инструмент не проходит, рот слишком мал для такого куска. Словно кто-то держит в зубах слишком крупную добычу – не может проглотить, но и не хочет выпустить. Что делать? Берут топор и молоток, изо всей силы бьют по корпусу, – об убытках ведь в данном случае можно не беспокоиться. И началось: с ужасным грохотом тяжеленный рояль опрокинулся на мостовую – слышен звон струн, видно, как разлетается на части корпус. А на его останки сверху полетела крышка от рояля, а за нею – стулья, добивая все, что еще уцелело.